Эрнст Кренкель - RAEM — мои позывные

12 июля весь утренний выпуск московского радио посвящен вылету Михаила Михайловича Громова. С этим сообщением вновь возрождается надежда на письма, газеты и посылку со спиртом. На этот раз Папанин решил готовиться к встрече активно. Он развел в бидоне краску, и трое пошли рисовать на ледяном поле два ядовито-желтых круга. Каждый — диаметром по 150 метров. Круги рисовались для того, чтобы летчикам было легче найти место лагеря, так как среди трещин, разводьев и торосов разглядеть палатки, особенно в пасмурную погоду, очень трудно.

Техника рисования такова: бидон с краской ставился на нарты. Ширшов и Федоров выступали в роли тягловой силы. Папанин, макая веник в краску, делал движения, которыми хозяйки обычно сбрызгивают пол в жаркие летние дни. Малевали этот круг долго и упорно. Тащить нарты было тяжело. «Лошади» и крепильщик с веником время от времени менялись местами. Краской перемазались все трое. После окончания живописных работ художники прилегли поспать, а я, как приклеенный, дежурил у радиоаппаратуры. Остров сообщил, что в 22 часа над станцией слышался шум мотора. Пытаюсь следить за самолетом, но это трудно. Данилин не придерживается расписания, является, когда ему удобнее, и передачи его длятся одну-две минуты. Живописцы проснулись. Часы свидетельствуют, что самолет должен быть скоро в наших краях. Так хочется, чтобы летчики сбросили нам груз!

В 02 часа 05 минут с оглушительной громкостью врываются сигналы самолета:

«Привет завоевателям Арктики — Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета 0-25 Громов, Данилин, Юмашев».

Ответил на условленной волне: «Взаимный привет советским орлам!» И снова тишина. Теперь уже ясно, что до встречи остаются считанные минуты.

Федоров приготовил форму акта. Акт надо передать в Москву. Оттуда этот документ, заверяющий прохождение самолета над полюсом, отправится в Международную авиационную федерацию. Я у приемника, остальные трое вышли из палатки, слушают, наблюдают.

Погода на этот раз благоприятствовала — облачность высокая, так что можно пройти под облаками. Томительно и долго ждем, но ничего нет. Четыре человека, измазанные канареечной краской, наконец, опускают головы: больше уже ждать нечего. По сведениям, которые я почерпнул в эфире, ясно: самолет прошел к полюсу по меридиану острова, а мы находимся значительно западнее.

15 июля наше поле, вроде бы, оделенное природой неслыханной прочностью, вдруг показало, что лед — это совсем не твердая земля. На южной окраине поля возникло первое серьезное сжатие, местами породившее шестиметровые торосы. Восприняли это мы довольно спокойно.

Привыкнуть к неожиданностям и уметь оказывать им сопротивление, хотя масштабы льдины и силы четырех человек выглядели несоизмеримыми, стало нашей обязанностью. Но сил эта обязанность требовала много. И океан, и солнце непрерывно подбрасывали нам работу.

Огромные голубые озера объективно очень красивы, но если из этих озер приходится извлекать десятки бидонов, весом по тридцать килограммов каждый, да делать к тому же эту работу не в слишком высоких сапогах, то тут уж на красоту природы внимания не обращаешь. Каждый бидон продовольствия, каждый бурдюк с керосином бессчетное число раз прошел через наши руки. Это дополнительная нагрузка крайне утомительна, тем более что ход научных работ изменить нельзя. Мы движемся, и по пути дрейфа необходимо равномерно наносить глубины, делать суточные серии магнитных, гравитационных и других наблюдений.

Несмотря на трудности, работали мы в полном соответствии с нашими планами. Вот только читать почти не приходится, и не потому, что, не было книг — нет, не было времени. Его не хватало даже для сна.

Уловы у Петра Петровича получались отменные. Число «морских блох», поднятых им из пучины морской, возрастало с каждым днем, но… столь же стремительно убывали запасы спирта. Впоследствии, когда мы вернулись в Москву и корреспонденты задали свой классический вопрос: «Что вы считаете самым героическим во время дрейфа?» — Я, не задумываясь, отвечал, что добычу спирта для консервации трофеев нашего Пети.

Упомянув о героическом поступке, считаю своим долгом описать его. Когда были исчерпаны все скудные запасы спирта, мы занялись обсуждением способа добычи этого необходимого науке продукта. Отсутствие спирта ставило под угрозу нормальный ход научных работ, а этого мы допустить не могли. Как всегда, личное отступило перед общественным. Нарушив государственную монополию, мы соорудили маленький самогонный аппарат и, за отсутствием подходящего сырья, стали перегонять спирт из коньяка.