Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

— Солонцуют, грязь серную едят, — поясняет Прокопий еле уловимым шепотом.

— Шлеп… шлеп… шлеп — как гром доносятся шаги зверя по болоту.

Соболи мигом убрались вправо. У меня по телу пробежал холодок. Я смотрю на нитку, она попрежнему клонится к устью распадка. Значит болото свободно от нашего запаха. Прижимаю к плечу ложе штуцера, всматриваюсь в темноту. Два небольших марала четко выкроились на фоне склона. Прокопий пальцем предупреждает меня не стрелять. Хорошо слышно, как звери шагают по липкой грязи, как сосут воду, чмокают губами и все ближе подходят к скрадку. С трудом сдерживаю волнение. Казалось, минуты замедлили свой бег. А маралы уже рядом, нас разделяют 15–18 метров. Не замечая смертельной опасности, они спокойно проходят скрадок и, как только оказываются позади, слышится крик.

— Бек… бек… бек…

Самка бросилась влево, а пантач вправо, но сейчас же повернул к ней и исчез в темноте.

— Ишь, как духа-то человеческого боятся, чего доброго в этакой темноте и напорятся, — сказал Прокопий, облегченно вздохнув.

— Ладно ли, что не стреляли? — спросил я.

— Ночи еще много. Может быть, постарше заявится, у этого видел панты — два отростка, пусть живет, — ответил он.

Мы постояли, размяли онемевшие конечности и снова затаились в скрадке.

На западе посветлело. Из темноты постепенно прорезались скалистые контуры Валы, посеребренные луною. Свет сиреневой дымкой сползал по склонам гольцов в ущелье. Наконец показалась и сама луна… Она усмирила дерзкий блеск звезд, зажгла тысячи разноцветных фонариков на хвое, траве и, заглянув в болото, так и повисла, залюбовавшись своим отображением. Все утопало в прозрачности, в нежном мерцании, в тонком колорите. Какое неизъяснимое наслаждение быть в плену у первобытной природы, зримо ощущать ее величие, чувствовать ее прикосновение, дышать ее жизнью! Знаю: для человека, любящего природу и в какой-то степени понимающего ее, такое сближение приносит величайшее наслаждение.

Ночная птица, тихо разгребая воздух крыльями, вернула меня к действительности. Скучно тянулось время томительных ожиданий. Усталость от дневного перехода слепила глаза. Все труднее становилось бороться со сном. Но уступить место Прокопию не хотелось. Вокруг по-прежнему тихо, как в могиле. Стрелка часов миновала двенадцать. Какой-то неясный шорох заставляет насторожиться. Присматриваюсь и вижу, как в тени леса движется силуэт зверя медленно, бесшумно. Вот он остановился, и в полосе лунного света ясно вырисовываются его огромные панты.

«Бык», — мелькнуло у меня в голове, и я подтянул штуцер.

Пантач продолжает стоять. Проходит минута, вторая… уж не веришь, что это зверь. Вдруг с противоположной стороны кто-то бесцеремонно вваливается в болото и громко шлепает по грязи. Это небольшая самка. Только теперь пантач медленно вышел из тени.

«Какая осторожность», — подумал я, не отрывая взгляда от пантача.

Звери, и тот и другой, были видны хорошо. Они непродолжительное время смотрели друг на друга, затем начали громко пить воду. Но пантача не покидала осторожность. Он время от времени, поднимал свою тяжелую голову и поворачивал ее то в одну, то в другую стороны, прислушивался.

Я все время «держу» его на мушке, но не стреляю. А волнение росло, и чем ближе подходил к скрадку пантач, тем тревожнее билось сердце. Я уже хорошо видел пухлые отростки рогов, его глаза, уши. Вот он повернул голову и, вытянув заднюю ногу, копытом почесал основания пантов. Еще пьет воду, пьет медленно, с каким-то наслаждением. Наконец он делает несколько шагов и поворачивается к нам боком. Выстрел разорвал тишину. Далеко откликнулись разбуженные скалы.

Пантач упал, но тотчас вскочил и бросился вверх по распадку. На горе рявкнул зверь, вспугнутый выстрелом… Где-то выше и левее загремели камни. Через минуту все снова стихло, но без зверей, кедры и горы потеряли свою сказочную прелесть.

— Хорошо, что не наповал убил, он мог панты сломать, — сказал Прокопий, заглядывая через скрадок на болото.

— А если уйдет, лучше?

— Не должно быть. Падал-то он не от голка [21] Голк — звук. , а от пули. В прошлом году в Забайкалье промышляли, так же вот на солонцах, быку угодил пулей прямо по сердцу. Упал он да и изломал рога… Нельзя насмерть стрелять пантача.

Прокопий докурил папироску, и мы решили немного уснуть. Охота была закончена. Оставалось только дождаться утра и найти зверя. «Неужели умирая он изломает панты?» — сокрушался я, засыпая.