Григорий Федосеев - Мы идeм по Восточному Саяну

Нам нужно было как можно скорее вернуться на Кинзилюк к своим. Тревожные мысли за судьбу людей не покидали меня. О Мошкове я стал забывать, горько упрекая себя за излишнюю доверчивость, за то, что не научился распознавать людей.

Но прежде чем отправиться в обратный путь, мы должны были выйти на господствующую вершину хребта Вала, чтобы разобраться в рельефе Центральной части Восточного Саяна и наметить план работ для следующего года. Это и была цель нашего заезда сюда. День обещал быть солнечным, и мы с Прокопием рано утром покинули стоянку. Лебедев должен был в наше отсутствие закоптить мясо.

Оказалось не так просто перебрести Казыр. Страшно смотреть, как скачет он по крутым валунам, сжимаясь в узких берегах и низвергая все, что попытается помериться с ним силой. Удивительно, как не надоедает ему сокрушительный бег, рев и вечная злоба! Пришлось сесть на лошадей и, рискуя быть сбитым, переезжать реку.

Зная, что нам предстоит тяжелый подъем и боясь чрезмерного напряжения сил, решили брать высоту в два приема, с длительной передышкой на верху первого отрога. Шли по просветам леса, залитым лучами только что поднявшегося солнца. Нужно было торопиться, да где взять сил?! Путь становился бесконечным. Лавируя по крутому склону, обходя обломки, небольшие снежные пятна, мы все же выбрались на площадку под гольцом. Прокопий устало сбросил котомку, раздавил на лице рукавом грязные крупинки пота и, опустившись на камень, сидел с закрытыми глазами. Его длинные худые руки, сцепленные в кистях и закинутые за голову, как бы поддерживали готовое упасть тело. На широких скулах лоснилась загорелая кожа, губы высохли, подбородок заострился. Что-то новое появилось в чертах его продолговатого лица, в движениях, в молчании. Я смотрел, и вдруг меня охватило хорошее, большое чувство, ведь Прокопий полуграмотный человек, не представляющий технологии геодезических работ, топографии, сложных процессов картографирования, он полюбил все это, со свойственным ему откровением и с гордостью сильного человека переносил лишения во имя карты. Он был голодный, обессилевший, это, несомненно, угнетало его, но ни единого слова раскаяния или упрека, не сорвалось с его уст.

— Теперь бы хорошо сладкого чая выпить с лепешкой… Неправда, доживем, и на нашей улице будет праздник! — сказал Прокопки подбадривающим тоном, развязывая котомку и доставая из нее горсть сухого мяса. — А эта преснина надоела, не смотрел бы, да что поделаешь! Закусив, мы поплелись дальше. Начался крутой подъем, затянутый каменной россыпью. Но и здесь, на увлажненной почве, на крошечных террасах пестрели ярко-желтые лютики, крупные синие водосборы, камнеломки. На выравненных, защищенных от ветра участках фиалки образуют очень красочные альпийские лужайки, особенно влекущие к себе здесь, среди безжизненных курумов и унылой мохово-лишайниковой тундры.

Взбираемся на последний гребень, сложенный из крупных каменных глыб. Сил уже нет продолжать путь, голова кружится, все тело невероятно отяжелело, даже мысли стали тягостными. Но вот впереди близко высунулась тупая вершина хребта. Все вмиг забыто, из неведомых источников в организм вливается сила, и мы идем дальше… Я отстаю. Прокопий горбя спину, выходит первым на голец. Но и здесь нас поджидало разочарование: с вершины не открывался полностью горизонт, а то что было видно, не давало представления о местности. Западнее от нас, примерно в трех километрах, высились развалины мощного гольца. Его подпирают с боков скалистые гребни, они-то и закрывали вид на пик Грандиозный и Фигуристые белки. За этим гольцом прятался и исток Кизира. Прокопий, раздвинув широко ноги и склонившись на посох, молча осматривал вершину, а на уставшем лице так и застыла обида.

— Не везет нам, где тонко — там и рвется, — сказал он, тяжело опустившись на камень.

Мы долго сидели молча. Прокопий достал из шапки иголку с ниткой, стал чинить штаны. Я, откинувшись на спину, бесцельно смотрел на небо, наполовину затянутое тучей. Состояние безразличия овладевало мною. Не хотелось думать, смотреть на окружающий мир, больно было сознавать физическое бессилие. Ненужным показалось голубое небо, вершины гор, исток Кизира, захотелось съесть что-то острое, чтобы избавиться от проклятой тошноты в желудке, и тогда бы уснуть: не важно, что под боком холодная грань камня. Мысли слабели, расплывались. Чья-то невидимая рука закрывала глаза, расправляла ноги, заботливо укладывала в мягкую постель… Но вдруг откуда-то из бездны прорвалось грозное предупреждение: встань, не поддавайся, иначе гибель!