Владимир Санин - Одержимый

Присмотревшись, я увидел невероятное, не укладывающееся в сознании зрелище: по Японскому морю, избиваемый волнами, плыл айсберг. Мне почему-то вспомнилось, что такие айсберги полярники называют пирамидальными – широкие у основания, они конусом сужаются кверху. С каждой минутой айсберг становился все ближе, и вскоре я различил – нет, но различил, угадал – обросшие льдом мачты и белые силуэты спасательных шлюпок на ботдеке.

Это было ПРС «Байкал».

На него было страшно смотреть, не верилось, что это склонившееся на бок бесформенное чудище есть создание человеческих рук. Лобовая надстройка, палуба перед ней, брашпиль, тамбучина, борта – все срослось и сровнялось, все лишь угадывалось за сплошным нагромождением льда. Прожектор «Байкала» то подмигивал, как глаз изувеченного циклопа, то вдруг исчезал, когда судно накрывала волна.

Это был корабль-призрак, людей на нем не было видно.

Лыков загасил сигарету в приспособленной под пепельницу консервной банке.

– Значит, как решили, Архипыч?

– Другого выхода не вижу, – сказал Чернышев. – Катамаран.

– Катамаран, – кивнул Лыков. – Воротилин и Дуганов?

– Они, кто же еще.

Вцепившись в поручни, оглушенный ужасом, я смотрел, как «Байкал» вдруг лег на левый борт. Будто откуда-то издали донеслась короткая ругань Чернышева, именно к левому борту, видимо, он рассчитывал подойти. Значит, надо разворачиваться, становиться лагом к волне – предусмотрительно же мы избавились ото льда!

Я отпрянул – здоровенная волна хлестнула по смотровому окну рубки.

– Держись, Георгич! – крикнул второй штурман Ваня Ремез. Перышкин повис на штурвале – «Дежнева» круто положило на борт.

– Одерживай, трам-тарарам!

«Дежнев» описал дугу, выпрямился. Перышкин повернул ко мне неулыбающееся лицо, подмигнул.

– Понял, что такое «задумался»?

– Молчать на руле!

«Байкал» по-прежнему лежал на борту, верхушки его мачт, казалось, едва не касались воды. Я боялся подумать о том, что творится в его каютах, помещениях, из которых нет выхода.

Чернышев повернулся к Лыкову.

– Антоныч, пора.

– Я тоже пойду! – неожиданно выпалил Перышкин. – У Дуганова колено распухло.

Чернышев внимательно посмотрел на Перышкина и включил палубную трансляцию.

– Дуганову немедленно прибыть на мостик! Палубной команде приготовиться к швартовке!

К швартовке?! Как, куда ты думаешь швартоваться? Дверь тамбучины открылась, по палубе, волоча за собой страховочный конец, заскользил Дуганов. Поднявшись по трапу на крыло мостика, он распахнул дверь, и нас обдало сырым морозным воздухом, Перышкин передал Дуганову штурвал, криво усмехнулся, встретившись со мной глазами, и вслед за Лыковым выскочил из рубки.

Теперь, когда мы оказались совсем рядом с «Байкалом», я отчетливо видел темную, свободную ото льда подводную часть судна. В то мгновение мне почудилось, что «Байкал» до жути похож на мертвого кита; еще я подумал, что, если тысячетонная волна подхватит и бросит нас друг другу в объятия, «Дежнев» треснет и рассыплется, как гнилой орех.

– Приготовиться к прыжку! – возвестил по трансляции Чернышев.

Кажется, впервые в жизни я физически ощутил, что волосы мои встают дыбом: гигантская волна приподняла судно, на фальшборт, отчаянно балансируя, вскарабкались Воротилин и Перышкин – оба в оранжевых спасательных жилетах – и прыгнули вниз. Спустя секунду, когда «Дежнев» нырнул в волну, я на миг увидел две оранжевые фигурки, застывшие на глыбе льда.

Чернышев сбросил шапку, вытер рукавом струившийся по лицу пот.

Я вскрикнул, но голос мой сел, и изо рта вырвался какой-то хрип: одна из фигурок исчезла. Ремез бросился к двери правого крыла и настежь ее распахнул.

– Ползут, Архипыч! Филя уже на ботдеке!

– Воротилин, Перышкин, заводи концы! – выскочив на крыло, проревел в мегафон Чернышев. – Птаха, трави швартовые!

Наконец-то я понял смысл брошенных Чернышевым слов: «Другого выхода не вижу – катамаран!» Я продвинулся к открытой двери, я хотел видеть все.

Оранжевые фигурки ползли по льду.

Я снова вскрикнул: ревущая с пеной волна накрыла «Байкал».

– Назад! – Чернышев отбросил меня от двери. Не знаю, сколько это продолжалось, минуту или час. На кого-то орал Чернышев, где-то вроде бы заело лебедку, никак не удавалось завести за мачту «Байкала» швартовый конец.

– Лыков, Птаха – вира!

Одним прыжком Чернышев оказался у распахнутой двери, ухватился за притолоку и застыл как изваяние. Ремез ударил меня кулаком по плечу.