Владимир Санин - Одержимый

– По-моему, неплохо, – сдержанно сказал он. – Никита, нашу с тобой заварку Алексей Архипович все равно забракует, доставай кофе – и не скупись!

Крупный, благоуханный, в роскошной бархатной куртке, в каких ходят именитые актеры, Корсаков был удивительно хорош собой. «Красив, собака, – с завистью подумал я, – и не такие, как Зинка, могут ошалеть».

Все хохотали, и громче всех Корсаков. Проклиная свою идиотскую привычку, я извинился.

– Что я говорил? – торжествовал Чернышев. – Представляете, Виктор Сергеич, если он в глаза правду-матку режет, что же тогда про нас с вами в газету тиснет?

– Спасибо за комплимент, Павел Георгиевич, и приступим к работе, – сказал Корсаков. – Рассаживайтесь, друзья. Кофе сразу или немного погодя?

– Лучше сразу, – попросил Ерофеев. – Мы и двух часов не спали, Алесь – тот за завтраком храпел с бутербродом в зубах.

– Молодежь… – проворчал Баландин. – В ваши годы я спал разве что на собраниях.

За кофе Чернышев веселил нас своими историями.

– Никогда не понимал нытиков, которые жалуются на бессонницу, я голову на подушку положил – и отвалился, – хвастался он. – И вот один раз селедки шла пропасть, таскать и сдавать не успевали, уста-а-ли, – с ног валились. Набили селедкой плавбазу, ушла, упал я на койку, в чем был, только глаза закрыл – бац под ухом! Снова закрыл – бац, бац! И скрежет по всей каюте. Качка была порядочная, забыл что-то, думаю. Встал, зажег свет, закрепил все, что плохо лежало, улегся – бац! Я туда, сюда, ничего не пойму, будто домовой расшалился – стучит, скребет. Поворочался с полчаса, поднял Птаху, тот навострил локаторы, выбежал и за шиворот приволок моториста Шевчука: «Твоя работа?» Тот клялся и божился, что ведать ничего не ведает, а спать охота, понял, что не отпустят, – признался: шарик от подшипника за переборку мне подсунул, отомстил, сукин сын: я ему премию срезал за пьянку.

– Не тот ли Шевчук, который от инспектора убегал? – припомнил Баландин.

– Он, – подтвердил Чернышев. – Лучший друг Лыкова, можно даже сказать – благодетель. Почему? А потому, что когда Лыков обзавелся мотоциклом, Шевчук навязался в учителя: посадил Лыкова по седло, велел газануть, а мотоцикл вырвался у того из-под зада и на скорости ухнул с сопки – унес в пропасть семьсот целковых. А в другой раз… Нет, это потом, мы ведь заседать собрались, а не болтать попусту. Можно предложение, Виктор Сергеич? Берите, ребята, отпуск и приезжайте сюда в сентябре, Лыков и Филя такие чудеса покажут… Вот есть в тайге ручей – врать но буду, не видел, а слышал сто шестнадцать раз: волшебный! Наберешь шапкой воды напиться – охотники так завсегда пьют, из шапки, наденешь ее на голову, походишь часок, снимешь… Лысый, как это… как Илья Михалыч! Будто корова языком слизнула – ни одной волосинки! Все, конечно, радостно ржут, до смерти довольны, а через месяц на этой разнесчастной лысине вдруг начинает расти волос, густой – расческу обломаешь. Вот вам крест, сам видел, то есть слышал. Поедем на ручей, Илья Михалыч?

– Враки, – ухмыльнулся Баландин. – Лысина не целина, на ней ничего не посеешь.

– И корень женьшень под ногами валяется, – не унимался Чернышев, – за десять минут полный рюкзак набьешь, правда, Паша?

– Кедровыми шишками, – пробормотал я.

– Но ведь за десять минут? – настаивал Чернышев. – Нет, в самом деле приезжайте. Лыков вам тигров покажет, он одного приручил, в обнимку ходят. Паша, подтверди.

Чернышев откровенно дурачился, сам заразительно, до слез смеялся и доброжелательно на нас поглядывал – может, и в самом деле рад, что все кончается? Правда, свои намерения в экспедиции он не осуществил и «к медведю в берлогу» не полез, но после «Байкала» даже самые открытые недоброжелатели не осмелятся поднять на смех капитана Чернышева. Информацию о спасении «Байкала» приморское радио передало, Лесота принял уже с десяток поздравительных радиограмм, одна из которых, от старика Ермишина, доставила Чернышеву особую радость: любимый внук старого капитана, оказывается, плавал на «Байкале» старшим помощником. Так что в Приморск Чернышев вернется не развенчанным бахвалом, а на гребне славы, куда более весомой в глазах моряков, чем хлипкая и сулящая лишь материальные выгоды слава победителя в соревновании за квартал.

Мне и в голову не приходило, что отличнейшее расположение духа Чернышева вызвано совсем другой причиной.

Сначала речь зашла о «Байкале». Разбор вел Чернышев. Вопреки нашему ожиданию он не торопился обрушивать громы и молнии на молодого Чеботарева. Как выяснилось, избавляться ото льда Чеботарев начал своевременно, но шел обильный снегопад, лед, образовавшийся из снега и водяной пыли, плохо поддавался околке, а для смыва его из шлангов вспомогательный паровой котел не давал требуемого количества воды. Температура воздуха между тем снижалась с каждой минутой, лед стремительно нарастал. Положение усугублялось тем, что шпигаты по бортам и шторм-портики замерзли и вода с палубы за борт не сходила. К тому же на палубе имелось более трех тонн груза, подвергавшегося обледенению, и пожертвовать им у Чеботарева не хватило решимости. Критическая же ситуация возникла тогда, когда из-за аварии сепаратора машина потеряла значительную часть мощности и судно стало разворачивать лагом к волне. Образовавшийся крен делал работу по сколке льда крайне опасной, а когда крен достиг пятидесяти градусов, бортовой кингстон обнажился, машина остановилась, и судно стало неуправляемым. Затем крен достиг семидесяти градусов, окна рубки вошли в воду, с кильблоков сорвало спасательную шлюпку. В такой ситуации «Семен Дежнев» и начал спасательную операцию.