Джон Рёскин - Оливковый венок

Кроме Рёскина он, например, посоветовавшись с философом В. С. Соловьевым, перевел книгу английского богослова-естествоиспытателя Г. Дрюммонда «Восхождение человека». Хотя Соловьев не одобрял некоторую затянутость книги, им обоим была близка ее основная мысль, что человек – лишь промежуточный этап эволюции и что он должен сам себя довершить, чтобы соответствовать замыслу Бога о нем. Никифоров остроумно заметил, что если верна теория эволюции, то на самом деле нет смерти не только для всего рода, но и для каждого отдельного существа: если клетки не умирают, а только делятся и, значит, для них смерть – лишь болезнь к делению, то, следовательно, и человек не умирает, а труп лишь одно из оформлений организма, накануне настоящего «деления» – воскресения души в Боге. Никифоров вступил в партию социалистов-революционеров с целью распространить толстовство среди членов этой радикальной крестьянской партии, а в 1905 г. вместе с Верой Фигнер «неутомимый старик» (по ее словам) создал в Нижнем Новгороде революционное издательство «Сеятель», издававшее книги по экономике социализма. Как и все подражатели Рёскина, он носил густую бороду, эту славу свободного художника. Умер он в 1917 г., между фактическим и юридическим превращением России в республику.

Наследие книги «Оливковый венок» важно не только для сторонников экологического дизайна и любителей всего «крафтового», сделанного руками. Нынешние посетители хипстерских кафе, конечно, приходят в гости к Рёскину, но не только они. Всякий, кто понимает, что литература нужна не только как набор уроков, а искусство – не только как несколько прекрасных впечатлений, приходит к Рёскину. Всякий, кто преодолел в себе романтический эгоизм, но при этом не знает, что делать дальше и пока растерян, тоже приходит к Рёскину. Наконец, всякий, кто думает, как спланировать свою работу так, чтобы отбросить рутину, как отбрасывают упаковку, тоже уже в гостях у Рёскина.

Александр Марков,

профессор РГГУ и ВлГУ

15 февраля 2018 г .

1. Двадцать лет тому назад береговая полоса источников Ванделя – включая низину Аддингтона и деревни Беддингтон и Каршальтон с их прудами и речками – представляла самый отрадный уголок Южной Англии, и кажется, во всем мире едва ли можно было найти другое местечко, где бы проще и трогательнее сказывались все прелестные стороны характера и жизни человека.

Едва ли где-нибудь вечно журчащие потоки, соединенные десницей, ниспосылающей дождь с неба, казались более чистыми и божественными, луга весной покрывались более яркими цветами, и уютные жилища радовали сердца прохожего большей отрадой мирного счастья, полускрываемого, но ярко бросающегося в глаза. Это местечко и теперь (в 1870 году) остается в общих чертах почти неизменившимся, но, говоря беспристрастно, я никогда ни в мареммах

Пизы, ни среди гробниц Кампании, ни на песчаных отмелях Торселаны не встречал ничего столь ужасного по своему внутреннему трагическому значению, как то беспечное, наглое и чисто животное презрение к дивным прелестям природы, которое в этом уголке Англии сказывается решительно во всем. Насколько я обладаю чуткостью и пониманием, никакие кощунства, никакие святотатства, никакие неистовые проклятия или безбожные мысли не кажутся мне более возмутительными, чем это осквернение людскими толпами источников тех вод, которые служат им для питья.

Жалкие местные обитатели все свои уличные и домашние нечистоты – груды пыли и грязи, старые обломки и обрезки ржавого железа и клочья гнилых одежд – валят туда, где поток беспорочно чистой воды, журчащий и прозрачный, врывается, словно сноп солнечных лучей, в Каршальтонское озеро, проделывая себе блестящее ложе вплоть до песчаного дна и разрисовывая шелковистую, волнистую траву глубокими светлыми прожилками, которые кажутся халцедоном в агатовом мхе, испещренном звездочками белого лютика.