Карл Саган - Миллиарды и миллиарды - Размышления о жизни и смерти на рубеже тысячелетий

Дальнейшие рассуждения таковы. На определенном этапе внутриутробного развития, когда плод становится достаточно жизнеспособным, чтобы выжить вне утробы, его право на жизнь перевешивает право женщины на неприкосновенность частной жизни. Но что конкретно подразумевается под «жизнеспособностью»? Даже доношенный новорожденный не выживет без огромной заботы и любви. Лишь несколько десятилетий назад, до изобретения инкубаторов, у семимесячных новорожденных едва ли был шанс на выживание. Следовало ли из этого, что аборты на седьмом месяце допустимы? И вдруг стали аморальными после появления инкубаторов? Что, если в будущем благодаря новым технологиям появится искусственная матка, где плод, которому меньше шести месяцев, сможет получать кислород и питательные вещества через кровоток как в организме матери? Можно гарантировать, что эта технология появится не скоро и будет доступна немногим. Но если бы она существовала, сделало ли бы это аморальным аборт на сроках менее шести месяцев, прежде не считавшийся безнравственным? Моральные устои, которые определяются технологией и меняются вместе с ней, слишком хрупки, а для некоторых людей попросту неприемлемы.

Наконец, почему именно дыхание (или функционирование почек, или сопротивляемость заболеваниям) должно давать право на защиту законом? Если бы удалось доказать, что плод способен мыслить и чувствовать, но не способен дышать, можно ли убить его? Неужели мы ставим дыхание выше мышления и эмоций? На наш взгляд, жизнеспособность не может служить надежным критерием допустимости аборта. Нужен какой-то другой критерий. И мы опять-таки предлагаем в этом качестве самые первые проявления человеческого мышления.

Поскольку в норме мышление у плода формируется даже позже, чем легкие, мы считаем решение по делу «Роу против Уэйда» обоснованным и справедливым выходом из этой сложной и неоднозначной проблемы. Запрет абортов в последнем триместре – кроме как по жизненным медицинским показаниям – золотая середина между такими противоположностями, как право матери на свободу и право плода на жизнь.

Эта статья в Parade сопровождалась телефонным номером, по которому читатели могли позвонить и высказать свою точку зрения на проблему абортов. Позвонила огромная масса людей – 380 000 человек. Им на выбор предлагались четыре варианта ответа: «Аборт – убийство уже с момента зачатия», «Женщина вправе предпочесть аборт на любом сроке», «Следует разрешить аборты в первые три месяца беременности» и «Следует разрешить аборты в первые шесть месяцев беременности». Parade выходит по воскресеньям, и к понедельнику голоса распределились довольно равномерно между всеми четырьмя вариантами. В понедельник же вышла регулярная ежедневная телепрограмма г-на Пэта Робертсона, исповедующего фундаментальный протестантизм кандидата от Республиканской партии на выборах 1992 г. С экрана он призвал своих сторонников «вытащить Parade из мусорных корзин» и ясно и четко заявить, что уничтожение человеческой зиготы – это убийство. Так они и поступили. Поддержка свободы выбора большинством американцев – снова и снова подтверждаемая опросами общественного мнения с контролем по демографическому параметру – была сведена на нет в угоду политическим амбициям.

Я помню конец длинного, прекрасного дня 1939 г. – дня, оказавшего громадное воздействие на мое мышление. В тот день мои родители познакомили меня с чудесами Всемирной выставки в Нью-Йорке. Было поздно, мне давно пора было в кровать. Оседлав отцовские плечи и обхватив его уши – мать держалась рядом и подстраховывала меня, – я повернулся к архитектурным символам выставки, великолепным Трилону и Перисфере в мерцающих нежно-голубых сполохах. Мы двинулись к подземке, покидая будущее, «Мир завтрашнего дня». Когда мы остановились, чтобы проверить, не забыли ли чего, отец разговорился с маленьким усталым человеком с лотком, продавцом карандашей. Отец пошарил в мятом пакете из коричневой бумаги, выудил оставшееся от ланча яблоко и протянул продавцу. Я громко взвыл. В те времена я не любил яблоки и от этого яблока отказался сначала в ланч, потом в обед. Тем не менее я считал его своей собственностью. Это было мое яблоко, а отец только что отдал его смешному незнакомцу, который, в довершение моих страданий, с неодобрением на меня посмотрел.