Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

«В ту „машкерадную“ ночь, когда Волынский избивал Тредьяковского, началась история русской литературы… история изничтожения русских писателей». Российское государство всегда подавляло своих литераторов. Николай I был личным цензором Пушкина. В 1940 году Сталин, несмотря на крайнюю занятость, собственноручно подписал смертный приговор Бабелю.

Издевательства над писателями перестали быть шуткой. В то же время – как отмечал Фуко – институт писательства сильно зависит от подверженности литератора государственным наказаниям. Да, в России степень контроля над писателями доходила до невиданных уровней, но результатом стало и то, что нигде в мире литература не воспринимается с такой серьезностью. Сравнивая в 1925 году поэзию с производством, Маяковский отнюдь не шутил:

Маяковский в жизни бы не уехал в деревню писать стихи о разведении огурцов. Он бы никогда не идентифицировал добродетель с диваном. Литература для него была формой деятельности, работы – как война или строительство железной дороги. И как только ему пришло в голову: вдруг и его собственные стихи – чистая эстетика, продукт досуга, – как с этой тревогой уже было не справиться, даже сочинив стихотворение о бесполезности поэзии. «Мне бы строчить романсы на вас, – писал он в тридцатом году, – доходней оно и прелестней. Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». Поэма «Во весь голос» осталась незавершенной, Маяковский застрелился в апреле того же года.

Снос Ледяного дома был намечен на пятницу, но, поскольку погода оставалась холодной, организаторы объявили, что оставят его на выходные. В воскресенье утром я решила сходить туда в последний раз и сфотографировать. Но, свернув с Невского за угол, обнаружила лишь груду битого льда. Собралась небольшая толпа, и я слышала эхо вороноподобных звуков. «Зря! Зря! – говорили люди. – Жаль!»

Рядом со мной, качая головой, стоял невысокий бородатый человек в длинном пальто и меховой шапке.

– Когда его снесли? – поинтересовалась я.

– Кто знает. Поздно ночью, пока никто не видит. Жаль! Обидно!

– Ведь это была историческая модель? – спросила я в надежде хотя бы примерно определить, какое место занимает ледяной дворец в его культурном сознании.

– Разумеется, – ответил бородач. – Все было историческим. Его строили по чертежам, оригинальным документам. Понимаете, жила такая императрица. Я не специалист, забыл, как ее звали. Александра Федоровна, что-то в этом роде. Она построила этот дворец.

– Зачем?

– Просто в шутку. Для прикола. Царям тоже нужно было веселиться. Какая была красота! – он вздохнул. – Тысячи людей приходили, огромная очередь, не протолкнуться. Стояли пушки, стреляли настоящими ядрами, и всё изо льда. Я видел по телевизору. Просто очень жаль, что снесли. Очень.

– Нас обманули, – сказала стоящая рядом женщина с азиатскими чертами лица и в белом лыжном костюме, она очень четко выговаривала слова. – Обещали, что дворец простоит до вечера. По воскресеньям я утром вожу дочь на Дворцовую на рисование, и сегодня мы приехали на час раньше, специально чтобы попрощаться. Ужасно обидно. – Ее дочь, девочка семи примерно лет и без нескольких зубов, вместе с другими детьми лазала по ледяным глыбам – в своих стеганых комбинезонах они напоминали маленьких астронавтов. Я вспомнила «Описание» Крафта. Там говорилось, что ледяной дворец «для изрядного своего виду и редкости достоин был… чтоб в Сатурна как в число звезд перенесен был».

На следующий день я в последний раз встретилась с Громовым и Михеевой в лобби «Гранд Отеля Европа». Они шагнули через металлодетектор с динамичностью пары фигуристов. Я спросила, почему дворец не оставили на все выходные. Они обменялись взглядами.

– Это сложно, – ответил Громов.

– Мы пытались связаться с вами, – сказала Михеева. – Мы сами узнали только в последнюю минуту.

Когда я рассказала о разочаровании встреченных мною людей, Михеева отвела взгляд.

– Мы не ходили туда. Мы знали, что все будут злиться, поэтому уехали в Выборг.

– Почему было просто его не оставить? – спросила я.

– Ну, понимаете, ледяной дворец поначалу такой красивый. Потом начинает пригревать солнце, и он тает, медленно-медленно, это удручает. Мы хотели завершить на положительной ноте.