Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Примечательно, что Эрик к тому же стал писать стихи. Я пару раз находила их, накарябанные на задних страницах путеводителя: одно было про бейсбол, а другое – про ДНК. Вероятно, я оставалась единственным человеком, на кого не подействовала исключительная поэтическая атмосфера Самарканда.

Когда я в полдень возвращалась с занятий, мы вместе обедали в пристроечной кухне – хлеб, помидоры и холодец, украинское мясное желе, которое Люда готовила в промышленных количествах. Я не слишком большой фанат холодца, и особенно этой версии – она мало того что была с комками, но еще и с множеством мелких косточек. Но Эрик все равно ел. После обеда мы по очереди поливали друг другу голову из садового шланга. Насквозь вымокшие (впрочем, все высыхало за две минуты), мы шли в город, по пути покупая у пацана по имени Эльбек, сына хозяина табачной лавки, брикетики твердого, тронутого вечной мерзлотой русского мороженого. Эльбек совершал свои операции с трогательным профессионализмом: взмахом руки вынимал мороженое из большого стального холодильника и скрупулезно отсчитывал сдачу. Перед отъездом мы хотели оставить какой-нибудь подарок, но ничего не нашли в магазинах и решили дать ему двадцать долларов. Вид у него сделался весьма унылый. Он не хотел брать деньги. Вышел отец и от двадцати долларов тоже отказался.

– Нам очень нравится ваш сын, – объяснила я. – Можно мы хотя бы купим ему мороженое?

После переговоров отец позволил купить Эльбеку маленькую бутылку «фанты». И тут же подарил нам по такой же бутылке. Все время, пока мы жили в Самарканде, мы либо пытались не дать денег людям, которые хотели их от нас получить, либо дать денег тем, кто брать их отказывался.

Стараясь проглотить как можно больше мороженого, пока оно полностью не растаяло, мы спешили в парк покататься на чертовом колесе. Этим древним громыхающим аппаратом управлял хмурый турок из Трабзона, который разрешал нам делать три круга за один билет. Когда мы в верхней точке приостанавливались, чувствовался едва заметный приятный бриз; порой он даже покачивал кабинку, начинавшую производить громкий резкий звук.

После колеса мы зачастую отправлялись в советскую часть города в интернет-салон – инфернального вида помещение на первом этаже, битком забитое подростками, которые, словно одержимые, вели аватаров через разгромленные строения и заброшенные склады, стреляя друг дружке в спину из своих «узи». Время от времени кто-нибудь из них, в кого попали на один раз больше допустимой нормы, с презрением уходил, и хозяин тут же бросался к покинутой станции обработать стул и клавиатуру дезодорантом «Шур». Висящие в душном воздухе облака освежающего дезодоранта вносили в общую обстановку некое je ne sais quoi.

На второй неделе занятий Мунаввар рассказала о жизни и творчестве Алишера Навои подробнее. В течение тех четырех лет, что он провел в Самарканде, Навои учил царских детей истории и работал в суде. Однажды в суд обратилась пожилая женщина, у которой царь убил сына, и потребовала смерти царского отпрыска. Царя в качестве обвиняемого привели в суд – «точная аналогия Клинтона с Моникой Левински», пояснила Мунаввар. Навои предложил женщине выбрать между кровью царского сына и золотом. Она остановилась на золоте. Все пришли в восторг от решения Навои, но он все равно покинул этот пост. Хороший правитель, говорил Навои, слеп и нем – и немного паралитик. Таким он и был, и те несколько лет оказались сложнее, чем сама жизнь.

Мунаввар осторожно придвинула к себе мой блокнот и, с очевидным намерением проиллюстрировать положение Навои в суде, изобразила голову гигантского змея, в пасти которого стоит крошечный человечек в головном уборе, устремивший свой взгляд в змеиную глотку: это был Алишер Навои.

Навои говорил, что лучше быть ученым, чем царем, поскольку ученый не снимает свою ученость у входа в баню. Царствование не гарантирует счастья: Александр Великий мало того, что был крупнейший в мире правитель, он еще и владел волшебным зеркалом, которое показывало ему всю империю, и, несмотря на это, он умер в тридцать три года в жуткой депрессии. Свои взгляды Навои выразил в аллегорической работе о похоронах собаки в Хорезме. Группа собак шагает гуськом на кладбище, а другие собаки вьются кругами возле первых.

Навои написал анатомию человеческого общества, от царей до нищих. Плохой царь подобен свинье и рылом роет землю без всякой цели. Хороший царь подобен крестьянину: он тоже роет землю, но цели его благи и практичны. Худший в мире царь, Ирод, замыслил план, чтобы фараон полетел в запряженной стервятниками корзине к небесам и застрелил Бога. Стервятников заставляли лететь, держа над корзиной палку с куском мертвечины. Они видели тень корзины и думали, что это – убитый Бог.