Жюльен Бенда - Предательство интеллектуалов

Сегодняшняя действительность дает еще больше оснований для такого утверждения. Признанные учители наших поэтов (сюрреалистов) – Новалис и Гёльдерлин; наши философы (экзистенциалисты) объявляют себя приверженцами Гуссерля и Хайдеггера; триумф ницшеанства стал подлинно мировым. (Прим. в изд. 1946 г.)

Это прекрасно выражает хор в трагедии «Семеро против Фив»:

О милые божества,

О города стражи, кра`я оплот,

Будьте верными в дружбе!

Вы пожалейте город родной,

Храмы жалея свои!*

Так и в написанной пять веков спустя «Энеиде» спасение рода троянцев наперекор бушующей морской стихии и сохранение их государства недвусмысленно связывается лишь с покровительством богов, а отнюдь не с каким-то внутренним свойством троянской крови, обеспечивающим вечность рода.

Рима дела и падения царств*.

Хотя и в этом отношении немцы, очевидно, были новооткрывателями обличаемой нами страсти. Лессинг и Шлегель, очевидно, первыми провозгласили творчество немецких поэтов выражением национальной души (не приемля универсализм французской литературы). – Поэты французской Плеяды, на которых часть наших читателей непременно укажет нам как на опровергающий пример, прибегли к национальному способу выражения своих чувствований, к национальному языку*; но они никогда не стремились придать самому строю этих чувствований национальный характер, противопоставить его образу чувствований других наций. Последовательная «национализация» духа – явление новейшего времени. – В среде ученых такой «национализации», несомненно, способствовало исчезновение латыни как научного языка – утрата, о которой мы могли бы долго говорить, каким тормозом она стала для цивилизации.

Таков был, по мнению Ницше, случай Вагнера, который выступил перед соотечественниками в роли мессии немецкого искусства, заприметив тут «свободное местечко», между тем как весь его артистический склад и его глубинная философия были, в сущности, универсалистскими. (См.: F. Nietzsche. Ecce homo, p. 58: «Чего я никогда не прощал Вагнеру? Того, что он снизошел к немцам»*.) Разве не могли бы мы сказать нечто подобное о каком-нибудь ревнителе лотарингского или провансальского гения?

«Национализация» духа порой приводит к результатам, которых еще не успели осмыслить. В 1904 году на празднование 600-летия со дня рождения Петрарки не пригласили нации Гёте и Шекспира, как нелатинские; зато позвали румын. Мы не знаем, получил ли приглашение Уругвай.

Anatole France. La Vie littéraire, t. II, p. 274*. – Стремления, которые я отмечаю здесь у французских писателей, имели много других следствий, помимо политических. Не перечесть, сколькие из них в истекшие пять десятилетий исковеркали свой талант, не поняли своих истинных дарований, озабоченные тем, чтобы чувствовать «по-французски». Наглядный пример – «Путешествие в Спарту»*, многие страницы которого показывают, какое это было бы прекрасное произведение, если бы автор не принуждал себя чувствовать под греческим небом так, как подобает человеку с лотарингской душой. Тут мы затрагиваем любопытнейшую черту писателей нашего времени: воспрещение духовной свободы для себя самих, жажду «дисциплины» (именно отсюда – успех г-д Морраса и Маритена); у большинства эта жажда – следствие глубокого интеллектуального нигилизма, который с отчаянием утопающего цепко хватается за какое-то убеждение. (Об этом нигилизме у Барреса см.: Curtius. Barrès et les fondements intellectuels du nationalisme français, отрывки в «Union pour la vérité», mai 1925; о нигилизме Морраса см.: Guy-Grand. Op. cit., р. 19; L. Dimier. Vingt Ans d’Action française, р. 330: «Никогда не встречал я души, более опустошенной».) Но психология современных писателей сама по себе, безотносительно к их политической деятельности, – не наша тема.

На мой взгляд, ново, что поэт вызывает у соотечественников столь практическую реакцию, как обращение Венецианского морского союза к Д’Аннунцио тотчас после выхода в свет «Корабля»: «В день, когда твой гений озаряет новым сиянием древнюю владычицу „нашего моря“ – Венецию, ныне безоружную против Полы*, Венецианский морской союз сердечно благодарит тебя, желая, чтобы третья Италия наконец вооружила корабль и отплыла к миру». Прелюдия к политике Муссолини.

Для сравнения заметим, что Бальзак, несмотря на его консерватизм, не колеблется выставлять своих консерваторов, в особенности христиан, в невыгодном свете, если считает, что это соответствует истине. Примеры можно найти у Сейера (E. Seillière. Balzac et la morale romantique, р. 27 et suiv., 84 et suiv.), который резко упрекает в этом писателя.