Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Таково было положение Гиммлера в середине апреля, когда Шелленберг убеждал его стать фюрером Германии и заключить мир на Западе. Если бы Гиммлер был фюрером, он бы, несомненно, последовал советам Шелленберга, но он не был фюрером. Гитлер был еще жив, и остатки верности, каковую Гиммлер до сих пор питал к своему фюреру, делали напрасными все серьезные и убедительные советы Шелленберга. Для Гиммлера было психологически невозможно не только устранить Гитлера, но даже просто его игнорировать. Даже если бы это оказалось возможным, то на пути к власти стояли и другие препятствия. Мог ли Гиммлер быть уверенным в том, что если он низложит или проигнорирует Гитлера, то ему будут повиноваться? Шпеер понял, что Гитлер был единственным человеком, которому немецкий народ будет повиноваться до тех пор, пока он жив. Личность вождя была окружена ореолом, которым были околдованы почти все немцы, включая Гиммлера и Шпеера. По сути, перед ними стояла одна и та же проблема. Оба, хотя и разными путями, пришли к убеждению в том, что власть Гитлера ведет Германию к катастрофе; оба проводили – или думали, что проводили, – другую политику и ставили перед собой иные цели. Но ни один из них не был готов полностью следовать своим убеждениям, пока был жив Гитлер – единственный источник народного воодушевления, единственный объект преданности и единственный центр власти и авторитета. Ни Шпеер, ни Гиммлер не могли действовать против Гитлера или независимо от него. Для того чтобы начать проводить самостоятельную политику, им надо было ждать, когда Бог или случай устранит зловещую фигуру, которую они сами никогда не осмелились бы тронуть. Но пока они ждали, события развивались, подчиняясь своей неумолимой логике, и их самостоятельная политика становилась все призрачнее, а перспективы ее совершенно туманными.

Потом состоялось совещание 22 апреля. Для Гиммлера оно имело первостепенную важность. Все подробности этого совещания он узнал от Гебхардта и Фегеляйна, когда они втроем на следующее утро завтракали в Хоэнлихене. Когда же Гиммлер днем выехал в Любек, его разум и совесть были чисты, как никогда, после того дня, когда он в Вустрове гулял в лесу с Шелленбергом. Гитлер объявил о своем намерении остаться в Берлине и погибнуть среди его развалин. Гиммлер достаточно хорошо знал Гитлера и понимал, что тот не изменит своего решения. Через день-два Берлин падет, Гитлер умрет, и его не коснутся кощунственные руки врагов. Гиммлер на два дня вперед уже изъявил свою верность отправкой батальона эскорта на защиту фюрера и имперской канцелярии [165]. Потом, когда все будет кончено, он сможет, как убеждал его Шелленберг, вступить в переговоры о мире и стать спасителем Германии.

Встреча состоялась в здании шведского консульства в Любеке. Ее независимо друг от друга описали Шелленберг и Бернадот. Света не было, и собеседники сидели при свечах. Они едва успели занять места за столом, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги, и им пришлось быстро перебраться в подвал. После полуночи они снова поднялись в кабинет. Впервые, после многих дней сомнений и колебаний, Гиммлер, казалось, обрел ясность мышления. «Великая жизнь фюрера, – сказал он, – подходит к концу». Возможно, Гитлер уже был мертв; если нет, то он наверняка умрет в течение ближайших нескольких дней. Фюрер приехал в Берлин, чтобы умереть вместе с его жителями, а Берлин падет самое большее через несколько дней. До этого времени, продолжал Гиммлер, он в душе был полностью согласен с Бернадотом, но не мог заставить себя нарушить клятву верности фюреру. Но теперь все изменилось. Гиммлер уполномочил Бернадота связаться через шведское правительство с западными союзниками и передать им предложение о капитуляции. На Востоке капитуляции не будет. Там немцы будут продолжать драться и ждать, когда западные союзники освободят их. Таким образом, северные районы Германии смогут избежать бессмысленного разрушения. Гиммлер также пообещал, что датские и норвежские заключенные будут освобождены и отправлены в Швецию. В доказательство истинности своих предложений он передал с Бернадотом письмо, адресованное шведскому правительству. Переговоры закончились через час, и Бернадот отправился в Стокгольм. Решив свою главную проблему, Гиммлер начал раздумывать о деталях предстоящей процедуры: например, какое название выбрать для партии, которую он теперь будет представлять, и должен ли он будет поздороваться с генералом Эйзенхауэром кивком или протянуть ему руку [166].