Марлис Штайнер: Гитлер

Интеллигенция также рассматривалась как вредный элемент; мы уже показали, с каким презрением относились нацисты к интеллигентам, с каким сарказмом отзывался Гитлер о профессорах – этих «оторванных от жизни кретинах». Они тоже представляли собой опасность: под их влиянием немцы опять могли превратиться в «поэтов и мыслителей». Поэты еще ладно – их никто не принимает всерьез, но вот мыслители… Самыми опасными были юристы, помешанные на правилах, указах и законах. Постоянное принижение роли юристов привело летом 1942 года к кризису в правовом и административном аппарате, становым хребтом которого служили юристы. Впрочем, большей частью это были преданные слуги режима, без которых нельзя было обойтись. Даже шефа канцелярии рейха Ламмерса Гитлер считал кем-то вроде «нотариуса». Юристы, как и значительная часть прежних элит, представляла собой для режима то, что Ленин называл «полезными идиотами» – от них следовало избавиться при первой возможности.

Мы уже писали о том, какие чувства Гитлер испытывал к аристократии и крупной буржуазии, убежденный, что и первая и вторая переживают период упадка. Он презирал их за материализм и приспособленчество. И знал, что они терпеть его не могут. Однажды фюрер заявил одному из представителей этих кругов, что нация, пережившая великое переселение народов, нашествие гуннов, мадьяр, монголов, Тридцатилетнюю войну, войны Фридриха и Наполеона, переживет и его.

Так кто же оставался? Где были эти самые «хорошие немцы» и кто они были такие? В первую очередь «настоящие мужчины», умевшие и любившие воевать, герои Великой войны, члены партизанских отрядов, партийцы – активное меньшинство, составляющее главную ценность народа. Гитлер всегда судил о людях по их поведению в «годы борьбы». Кроме того, он питал определенную слабость к «простому человеку». С такими людьми ему было легко, он разделял их вкусы, понимал их заботы. Из аристократов он находил общий язык только с теми, кого отличало обостренное чувство долга и готовность к борьбе. Если бы он общался только с представителями «двухсот лучших семейств», заявил Гитлер однажды, то быстро превратился бы в мизантропа; если он им не стал, то только благодаря контакту с массами.

С военными его связывали непростые отношения. Рейхсверу он был обязан абсолютно всем и долгое время испытывал к военному сословию неприкрытое восхищение, а с приходом власти отводил ему особую роль. Однако вопреки усилиям освоить «искусство воевать» ему так и не удалось стать в этой среде своим, даже если многие из офицеров разделяли его оголтелый национализм и «разумный» антисемитизм. В конце концов, именно в рядах военной касты нашлись люди, замыслившие убийство человека, покрывшего рейх позором и развалинами. После покушения 20 июля 1944 года от былой двойственности не осталось и следа: теперь армия всегда была в его глазах лживой и склонной к измене.

В числе тех, кого фюрер любил, были артисты, особенно музыканты, певцы, актеры, а также архитекторы. Его завораживал их стиль жизни. Он осыпал их милостями и наградами.

Были и женщины. Он утверждал, что одно из самых больших удовольствий в жизни – сидеть за столом в обществе красивой женщины, разумеется, при условии, что она не берется рассуждать о политике, тем более – о военных делах. От женщины не следует ждать блестящего разговора, потому что единственное, чего она желает, – это вызывать восхищение мужчин, которые ей нравятся. Женщины-интеллектуалки наводили на него ужас. Те, что заговаривали о метафизике или смысле жизни, действовали ему на нервы. Правда, было несколько исключений: фрау Трост, Уинифред Вагнер, Лени Рифеншталь, Гертруда Шольц-Клинк. Но в целом женщины оставались для него продолжательницами рода и женами.

Значит, к «хорошим» немцам относились простые люди, люди со «здоровой душой», те, кто трудился, – рабочие, мелкие служащие, солдаты, матери семейств. Оттесненные в глубину сцены, они должны были исполнять роль античного хора в той исторической драме, что игралась на сцене мирового театра во славу фюрера всей Германии. Да, он требовал от участников хора жертв, но разве могли они сравниться с тем, что он предлагал им взамен? Как-то Гитлер сказал, повторяя слова Сталина: «Неужели вы думаете, что 13 миллионов человек – это слишком ради великой идеи?» Если ему суждена гибель, пусть немцы погибнут вместе с ним, раз уж оказались недостойны своей великой судьбы…

Гитлер был так же разочарован немецким народом, как немецкий народ – своим фюрером. Каждый надеялся с помощью другого осуществить свои заветные мечты. Тем более жестоким было крушение иллюзий.