Арно Леклерк - Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина

Это возвращение происходит параллельно с внутренней стабилизацией, признаком которой становится реставрация центральной власти – вопреки региональным властям, использовавшим эпоху Ельцина для того, чтобы добиться максимальной автономии; во время второй войны 1999–2000 гг. под контроль взята Чечня, а в декабре 2004 г. проведена и конституционная реформа, направленная на укрепление президентской власти. Между тем Владимир Путин переизбран президентом страны в марте 2004 г., набрав 71,2 % голосов. Успехи, достигнутые в трудном деле восстановления мира в Чечне, и передача власти Дмитрию Медведеву во время выборов в марте 2008 г., после которых экс-президент Владимир Путин становится (обеспечивая таким образом преемственность власти) премьер-министром, способствует возвращению России в мир, сталкивающийся с необходимостью преодоления последствий финансово-экономического кризиса – подарка судьбы, способного привести к дальнейшему усилению Китая и развивающихся держав. В 2009 г., невзирая на рекордную (с момента распада СССР) рецессию экономики с сокращением промышленного производства на 11 %, связанную с начавшимся в 2008 г. в США мировым финансовым кризисом, Россия – как это уже доказано самым серьезным образом – оказалась в состоянии быстро вернуться к экономическому росту. В 2010 г. он составляет 5 %, несмотря на снижение прибылей «Газпрома» из-за падения спроса на газ на мировом рынке, а резервный фонд России позволил избежать даже самого незначительного использования кредитов МВФ. Все эти признаки подтверждают благоприятную экономическую ситуацию и выступают залогом политической стабильности после мрачного периода 1990-х гг.

Произошедший в очень короткий период времени крах марксистско-ленинской идеологии, нацеленной на осуществление «прогрессивной» и «антиимпериалистической» внешней политики бывшего СССР, мог привести только к одному – поиску новой разумной альтернативы. Это произошло в тот момент, когда Россия на границах, которые никогда прежде не являлись ее естественными рубежами, оказалась противопоставленной ближнему зарубежью, не имела ясного выбора и ощущала присутствие американской «силы», не скрывавшей своих намерений проводить на окраинах бывшей империи – своего соперника, побежденного в результате холодной войны, – политику вытеснения. Неопределенность основ новой российской самобытности и потеря идеологических мотиваций, которые остальной мир, напротив, активно ищет, объясняют успех «неоевразийского» течения, лидером которого в начале 1990-х гг. стал Александр Дугин (газета « День », журнал « Элементы », а также ряд самостоятельных работ) [116]. Евразийское течение [117]возникло в 1921 г. среди эмиграции и началось с публикации « Исхода к Востоку » лингвиста Николая Трубецкого. Речь в этой книге шла о необходимости отделиться от Европы и Запада и об утверждении «евразийского» характера России, возникшей из союза лесных народов Северной Европы и кочевых народов евразийской степи [118]. Один из сторонников евразийства, географ Петр Савицкий в 1925 г. писал: «Евразия – это свой собственный мир, отличный от стран, расположенных к западу, югу и юго-востоку от нее… Россия занимает большую часть евразийского пространства, она не делится между двумя континентами, но образует третий, независимый континент, который можно рассматривать не только как географическое целое… Евразийская концепция означает решительный отказ от европоцентризма… от универсалистского подхода к культуре» [119]. Колонизированная Западом при Петре Великом Россия должна восстановить свое глубокое призвание и получить возможность играть свою роль среди других стран, порабощенных Европой. В этом смысле большевистская революция – пусть она порождена марксизмом и террористическим наследием французской революции – имеет преимущество: она отделяет Россию от Европы, превращает ее в предводителя будущего движения за освобождение колониальных народов и узаконивает объединение европейских и азиатских народов внутри Советского Союза [120]. Согласно взглядам первых пророков евразийства, новая идеология естественным образом однажды станет наследником большевизма, оказавшегося лишь одной из страниц российской истории. Вопреки католической «просвещенной» Европе, русско-евразийское пространство осваивает ресурсы Азии, стремясь установить континентальную гегемонию от Тихого океана до Западной Европы; европейская цивилизация отныне отождествляется с североамериканским Западом… Подобное видение отчасти совпадает с представлениями, которыми руководствовались лидеры советской империи, однако именно исчезновение СССР вновь придало этим представлениям актуальность. Не имея возможности ссылаться на «чувство Истории», которая должна завершиться окончательной «победой социализма», все ностальгирующие по советской власти открывают – посредством обращения к геополитике и закону «великих пространств», некогда сформулированному Ратцелем, – новую парадигму, означающую появление нового русского проекта. Классический антагонизм между англосаксонской талассократией и континентальной державой, некогда подробно описанный Маккиндером, вновь обретает всю свою логику. Согласно видению Николаса Спайкмена, Россия призвана распространить свое влияние на европейскую и азиатскую «дуговые земли» . Журнал « Элементы »: «Отказ Запада и Востока взаимодействовать в культурном плане становится для России императивом; напротив, в стратегическом плане необходимо преобразовать окраинные территории и сделать их союзниками, поскольку лишь континентальная централизованная интеграция вокруг России может гарантировать всем народам Евразии подлинный суверенитет. Окраинные территории «дуговых земель» необходимы России, если она хочет стать настоящей геополитической силой, олицетворяющей суверенную власть…» [121]После распада коммунистического блока и охлаждения китайско-советских отношений, исчезновения народных демократий Восточной Европы и непосредственного распада СССР сторонники евразийства хотят создания нового стратегического блока, который охватил бы Францию, Германию, Китай, Индию и мусульманский мир, но не желают, чтобы Россия взяла на себя инициативу объединителя и играла роль «срединной земли» , став, согласно Маккиндеру, центростремительной силой, ведь, если свое лидерство на территории Евразии удалось бы закрепить другим державам, это означало бы конец исторической миссии, выполняемой Россией. Приоритеты, таким образом, должны отводиться созданию немецко-российского союза и солидарности с мусульманским блоком, представленным Ираном, против прозападной и «светской» Турции наследников Ататюрка – исламистской партии Эрдогана, еще не набравшей силу в 1990-е гг., – и Саудовской Аравии, рассматриваемой как обычная пешка в американской нефтяной игре. Помимо прочего, неоевразийцы испытывают крайнюю враждебность к «правительству предварительной оккупации», которым в их глазах становится «натовская» власть Бориса Ельцина и его либеральных советников. В своей ненависти к Западу неоевразийцы даже отводят Китаю роль лидера мирового протестного движения против американского порядка: «Китай, отвергший глобалистскую перестройку, является оплотом евразийских сил на новом идеологическом и стратегическом уровне. Поэтому вероятно, что будущее Китая – это будущее державы, играющей ключевую роль в появлении нового “великого пространства” ( Grossraum ), противостоящего атлантической сверхдержаве и ее сателлитам» [122]. Очень точные в своей радикальной критике западного господства неоевразийцы в большинстве своем избегают разговоров о том, как в политическом плане будет выглядеть Евразия, если их мечты воплотятся. Будет ли она опираться на союз славянских народов, объединяющий Беларусь, Украину и Россию, или станет славяно-тюркской федерацией, к которой смогли бы присоединиться и другие народы… Однако у подобной соблазнительной идеологической конструкции обнаруживаются некоторые ограничения и изъяны, и наиболее резкая ее критика проистекает из среды русских националистов, осуждающих евразийство как утопию, аналогичную ушедшему в прошлое большевизму, и не рассматривающих призрачный союз с исламским миром как средство крестового похода против НАТО. Русские националисты, разумеется, учитывают катастрофический демографический спад, с которым Россия столкнулась из-за низкой рождаемости и неуклонного уменьшения численности населения страны, тогда как потенциальные мусульманские страны-«партнеры», напротив, демонстрируют благоприятную демографическую ситуацию. Евразийство, по их мнению, может привести не к возрождению России, а, наоборот, к фатальному изменению ее национальной и исторической самобытности. Националисты полагают, что Россия – такая, какой ее видят евразийцы, – должна служить лабораторией мирового геополитического проекта, который в конечном счете способен привести к «полному растворению русского народа на территории, где большинство населения окажется тюрками и мусульманами… Тогда Евразия превратится в тюркскую Азию» [123]. В равной степени националисты утверждают, что Евразия уже однажды существовала в истории: это была Евразия монголов Чингисхана и Золотой Орды. Следуя своей логике, русские националисты желают предоставления независимости мусульманским народам Северного Кавказа и утверждают, что евразийцы 1920-х гг. не могли учитывать особенностей современной демографической ситуации. Лидер республиканской националистической партии Николай Лысенко, глашатай русского национализма, враждебно относящийся к исламу и тюркам, утверждает: «Русские, великая нация Евразийского континента, не могут игнорировать геополитические проблемы, но не нужно превращать эти проблемы в идеологическую догму, ради которой мы согласны пожертвовать нацией…» [124]