Роберт Масси - Николай и Александра

От своей мечты Извольский не отказался. Это был дипломат старой школы. Полный, щеголеватый, он носил белый жилет с жемчужной булавкой, белые гетры, лорнет и душился одеколоном «Фиалка». Для достижения одной цели он был способен нанести ущерб другой. Для Извольского это было дело обыденным. Поэтому не удивительно, что в 1907 году он тайно встретился со своим австрийским коллегой бароном фон Эренталем. На встрече было достигнуто частное соглашение, выгодное обеим державам. За то, что Австро-Венгрия поддержит требование России к Турции разрешить беспрепятственный проход русского флота через проливы, Извольский не станет возражать против аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Сделка являлась нарушением общеевропейских договоров, подписанных всеми великими державами. Понимая это, оба государственных деятеля – во всяком случае, так утверждал впоследствии Извольский – согласились, что оба акта следует осуществить одновременно, поставив Европу перед свершившимся фактом. Что касается Извольского, то сделка означала не только нарушение договоров, но и предательство славянского народа.

На беду русского министра, прежде чем тот успел предать народ Боснии, его самого предал Эренталь. Через три недели после подписания тайной сделки и задолго до того, как Извольский успел предъявить требования к Турции, император Франц-Иосиф объявил об аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Попав впросак, Извольский кинулся в Лондон и Париж в поисках поддержки запоздалых претензий России к Турции. Попытка не удалась. Царь, узнав о тайной сделке, был вне себя. В письме от 25 сентября 1908 года он писал Марии Федоровне из Петергофа: «Ты верно пишешь, милая Мама, что „нахалам“ все позволено и все им удается. Фердинанд поступил глупо и невпопад… Но главный виновник, конечно, Эренталь. Он просто подлец. Он подвел Извольского». Сербия объявила мобилизацию и обратилась за помощью к России. К австрийской границе стали подтягиваться русские войска.

На выручку Австро-Венгрии пришла Германия. Причем в самой бесцеремонной форме. По словам кайзера, он в «сияющих доспехах» встал рядом с союзником. Германское правительство спросило у Извольского, готов ли он пойти на попятную. «Мы ждем определенного ответа: да или нет. Всякий нечеткий, замысловатый или двусмысленный ответ будет рассматриваться как отказ». У Извольского не было выбора, поскольку Россия не была готова к войне. «Конечно, если на нас не нападут, – писал матери Николай II, – то мы драться не будем». 5 марта 1909 года в послании родительнице он описал обстановку более обстоятельно. «Германия дала нам знать, – объяснял император, – что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннекцию, а если мы откажемся, то последствия могут быть серьезные и непредвиденные. Раз вопрос был поставлен ребром – пришлось отложить самолюбие в сторону и согласиться…» Позднее он добавил: «Правда….прием германского правительства – их обращение к нам – был груб, и мы этого не забудем!»

Унижение, которому подверглась Россия во время Боснийского кризиса, было неслыханное. Сэр Артур Николсон, тогдашний британский посол в России, писал: «В течение всей новейшей истории России… она еще не знала такого позора. Хотя у России есть собственные внешние и внутренние проблемы и она потерпела поражение в войне, никогда до сих пор не приходилось, без всяких на то оснований, подчиняться диктату иностранной державы».

Не в силах позабыть своего срама, русские государственные деятели, генералы и сам царь твердо решили впредь не отступать перед опасностью. В 1909 году командующему Киевским военным округом было приказано держать войска в 48-часовой готовности, чтобы отразить вторжение неприятеля со стороны западной границы. Оставив пост министра иностранных дел, в качестве посла Извольский отправился во Францию, где трудился день и ночь над укреплением союза двух государств. В 1914 году, когда вспыхнул конфликт, Александр Извольский хвастливо заявлял в Париже: «Это моя война! Моя война!»

Николай II понял, что австрийский ультиматум – это новый вызов России, которого он опасался. На сей раз на попятную идти было нельзя. Правда, в душе царь надеялся, что произойдет это не раньше, чем Россия будет готова к войне.

В 1911 году он подчеркнул это обстоятельство в беседе с новым послом в Болгарии Неклюдовым. «После паузы царь отступил назад, – вспоминал Неклюдов, – и, пристально взглянув на меня, произнес: „Послушайте, Неклюдов. Ни на минуту не забывайте, что мы не можем начинать войну. Я не желаю войны и сделаю все, что в моих силах, чтобы мой народ жил в мире. Но в данный момент следует избегать всего, что может привести к войне. О войне в ближайшие пять-шесть лет – по существу, до 1917 года – не может быть и речи. Хотя, если будут затронуты жизненные интересы и честь России, мы можем принять вызов в 1915 году, но ни минутой раньше и ни при каких обстоятельствах“».