Фридрих Ницше - Утренняя заря

Счастье злых . Эти неподвижные, мрачные, злые люди имеют нечто такое, чего вы не можете у них оспаривать, – редкое и странное удовольствие в dolce far niente, в покое утром и вечером, в таком покое, какой знает только сердце, которое слишком часто мучается, разрывается, отравляется запальчивостью и раздражением.

Слова всегда готовы у нас. Мы выражаем наши мысли постоянно словами, которые у нас под рукою. Или, чтобы вернее выразить мою мысль, мы в каждую минуту имеем именно только ту мысль, для которой у нас есть под рукой слова, которые могут приблизительно выразить ее!

Льстить собаке. Стоит этой собаке один раз погладить шерсть, тотчас зарычит она и начнет метать искры; как всякий другой низкопоклонник, и она гениальна в своем роде. Почему же мы не можем выносить ее!

Прежние панегиристы. «Он молчит обо мне, хотя он знает теперь правду и мог бы сказать ее. Но она звучала бы местью, а он уважает правду так высоко, достойный уважения человек!»

Амулет зависимых. Кто неизбежно зависит от повелителя, тот должен иметь что-нибудь такое, чем он внушал бы страх своему повелителю и держал бы его в узде, например честность, откровенность или злой язык.

Зачем так возвышенно! О! я знаю это чудовище! Конечно, оно больше нравится себе самому, если оно выступает на двух ногах, но если оно падает опять на все свои четыре ноги, то мне нравится это больше: такое положение для него несравненно естественнее!

Демон власти. Не нужда, не страсть, – нет! любовь к власти есть демон людей. Дайте им всё: здоровье, пищу, жилище, образование – и они будут несчастны, капризны, потому что демон ждет, ждет и хочет удовлетворения. Отнимите у них все, и удовлетворите их демона – и они станут счастливы, так счастливы, как могут быть счастливы люди демона. Но к чему я говорю это еще? Уже Лютер говорил лучше меня об этом в стихах: «Возьмите у нас тело, имущество, честь, детей, жену, – и оставьте нам только царство». Да! Да! – «Царство».

Хотеть ошибаться. Завистливые люди с тонким чутьем стараются не узнать получше своего соперника, чтобы можно было им чувствовать, будто они превосходят его.

Театр имеет свое время. Если ослабевает фантазия народа, в нем является склонность выводить на сцену свои легенды, и она выносит грубую подделку под его фантазию; но для того времени, когда живет эпический рапсод, театр и актер, наряженный героем, являются тормозом, а не крыльями фантазии: слишком близко, слишком определенно, слишком тяжело, слишком мало грез и полета!

Без грации. У него недостаток в грации, и он знает об этом. О! как он умеет маскировать это: – строгой добродетелью, серьезностью взгляда, напускным недоверием к людям и жизни, жесткой шуткой, презрением к более утонченному образу жизни, пафосом, цинической философией. Да, в постоянном сознании недостатка в нем выработался даже характер.

Почему так гордо. Благородный характер отличается от обыкновенного тем, что не имеет под рукой известного числа привычек и точек зрения, как тот, они у него случайные, а не наследственные и привитые воспитанием.

Сцилла и Харибда оратора. Как трудно было в Афинах говорить так, чтобы увлекать слушателей содержанием, не отталкивая их формой или не отвлекая их формой от содержания! Как трудно еще во Франции писать так!

Больные и искусство. Против всякого рода напастей и душевных волнений надобно прежде всего попробовать переменить диету и заняться трудной физической работой. Но люди привыкли в этом случае хвататься за средства опьянения, например за искусство, к вреду своему и искусства. Разве вы не знаете, что, когда вы, будучи больными, требуете искусства, вы делаете и художника больным?

Наружная терпимость. Это хорошие, полезные, разумные слова о науке и в защиту науки, но… но… я замечаю за ними вашу терпимость к науке! В уголке вашего сердца копошится все-таки мысль: она вам не необходима. Великодушно с вашей стороны ценить ее, быть ее защитником, раз наука не употребляет такого же великодушия против ваших мнений! Знаете ли вы, что вы не имеете даже права на такую терпимость? Что эти благосклонные ужимки – более грубое обесчещение науки, чем открытая насмешка над ней, которую позволяет себе какой-нибудь надменный художник? У вас недостает точного знания о том, что истинно и действительно; вас не беспокоит и не мучит то, что вы находите науку в противоречии с вашими чувствованиями; вы не знаете, что жажда знания должна управлять вами, как закон; вы не чувствуете обязанности в требовании быть со своим взглядом всюду, где познается; ничего не упускать, что познается. Вы не знаете того , к чему вы относитесь только с терпимостью? И только потому , что вы не знаете этого, вам удается принимать такую благосклонную мину! Вы разгневались бы и сделались фанатиками, если бы наука осветила вам лицо хоть один раз! Что же печалит нас то, что вы относитесь с терпимостью… к фантому, а не к нам! Какое нам до этого дело!