Фридрих Ницше - Утренняя заря

Сожаление. С моральной дрожью представляют себе дикари состояние человека, сделавшегося предметом сожаления: оказать кому-нибудь сострадание для них значило то же, что презирать; они не хотели видеть, как страдает презираемое существо, в этом не было для них никакого удовольствия. Наоборот, видеть, как страдает враг, которого считают таким же непреклонно гордым и который среди мучений не поступается своей гордостью, вообще видеть такое существо, которое не хочет допустить сострадания к себе, т. е. самого позорного и самого глубокого унижения, это – высшее наслаждение, это – наслаждение наслаждений. Душа дикаря возвышается при этом, такой человек служит для него предметом удивления; убивая такого храбреца, попавшегося в его руки, он оказывает честь этому непреклонному человеку. Если бы с уст страдающего сорвалась жалоба, если бы лицо его потеряло выражение холодной насмешки над болью, он сделался бы предметом презрения, и ему оставили бы жизнь, как собаке. Тогда он не возбуждал бы гордости в видящем его и вместо удивления он вызывал бы сострадание.

Счастье в сострадании. Если, подобно индусам, ставить целью всей интеллектуальной деятельности познание человеческого несчастия и на протяжении многих поколений духа оставаться верным этому страшному намерению, то, в конце концов, в глазах таких людей наследственного пессимизма сострадание получает новую цену как сила, поддерживающая жизнь, помогающая выносить бытие. Сострадание становится средством против самоубийства как ощущение, содержащее удовольствие и позволяющее вкушать, маленькими дозами, превосходство. Оно отвлекает нас от самих себя, делает сердце полным, прогоняет страх, вызывает к словам, жалобам, действиям, – это, в некотором роде, счастье, то счастье, которое возможно при таком страшном познании, гонящем индивидуума во мрак и захватывающем у него дыхание. Но счастье, каково бы оно ни было, дает воздух, свет и свободное движение.

Зачем удваивать «я»! Посмотреть на то, что случается с нами, теми глазами, какими мы смотрим обыкновенно на то, что случается с другими, – это очень успокаивает, это полезное лекарство. Наоборот, смотреть на то, что случается с другими так, как будто бы это случалось с нами (как требует философия сострадания), это погубило бы нас, и притом в очень короткое время: проведите опыт! Известно первое правило разума, помогающее человеку, желающему поступать разумно: именно то, что мы судим о значении и смысле факта объективнее, когда он случается с другими, например, о смерти, о потере денег, о клевете. Сострадание, как принцип поступков, выставляя требование: страдай о несчастии другого так, как он сам страдает, – производит то, что личная точка зрения, заставляющая все преувеличивать и придавать всему известные краски, должна сделаться и точкой зрения другого – сострадающего. И мы должны были бы страдать одновременно от нашего «я» и от «я» другого, и, следовательно, вместо того, чтобы облегчить, по возможности, тяжесть собственного безумия, мы добровольно стали бы обременять себя двойным безумием.

Нежность. Если мы кого-нибудь любим, или уважаем, или удивляемся кому-нибудь и потом узнаем, что он страдает (узнаем всегда с большим удивлением, так как мы всегда думаем, что наше счастье, получаемое нами от него, идет от избытка его собственного счастья), то наше чувство любви, уважения, удивления изменяется существенно: оно делается нежным , т. е. пропасть между ним и нами как бы замыкается и появляется как бы приближение к равенству. Только теперь мы считаем возможным отплатить ему, так как прежде он стоял в нашем представлении выше нашей благодарности. Эта отплата дает нам большую радость и возвышает нас в наших собственных глазах. Мы стараемся угадать, что может смягчить его боль, и даем ему это; если он хочет слов утешения, внимания, услуг, подарков, мы даем ему это; но, прежде всего, если он хочет, чтобы мы страдали его страданием, мы страдаем; но при всем этом мы испытываем удовольствие активной благодарности, т. е. доброй мести. Если он ничего не хочет и не принимает от нас, мы уходим от него опечаленными, почти больными, как будто бы отвергли нашу благодарность; в этом пункте чести самый хороший человек очень щекотлив. Из всего этого выходит, что, даже в самом благоприятном случае, в страдании есть нечто унижающее. В сострадании же – нечто возвышающее, дающее гордость; это непроходимой пропастью разделяет оба ощущения.