Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль - Власть воображения

Какие же это все гадкие мелочи! В период с конца мая по 20 июня 1953 г. Уинстон Черчилль, только что награжденный орденом Подвязки, был рад оказаться в свете прожекторов, всем распоряжаться и все организовывать: он блистает на официальных церемониях, сверкает в парламенте, произносит превосходные речи на приемах, проводит заседания правительства, диктует важные телеграммы Министерства иностранных дел и лично наблюдает за подготовкой к церемонии коронации, принимает посла Турции, переписывается с Эйзенхауэром по вопросу англо-американской встречи на Бермудах; присутствует на коронации, председательствует на банкете в Ланкастер-Хаусе в честь королевы; ездит на дерби в Эпсом, чтобы посмотреть на забеги своих лошадей; возвращается в Чартвелл, узнает, что принцесса Маргарет хочет выйти замуж за разведенного человека, и благодаря вмешательству Клементины избегает повторения своей ошибки в очередной раз поспешить на помощь монаршей любви; на Даунинг-стрит проводит новые министерские совещания и вносит последние уточнения в план подготовки конференции на Бермудах, которая должна начаться через неделю; вечером 23 июня устраивает ужин в честь итальянского премьер-министра Альчиде де Гаспери, под занавес которого произносит блистательную импровизированную речь на тему завоевания Англии римскими легионами. Именно в конце этой вечеринки все полетело кувырком: пытаясь подняться со стула, Уинстон тяжело осел, не мог ни идти, ни четко изъясняться. У него только что случилось новое кровоизлияние в мозг.

Трудно поверить, но уже на следующее утро этот удивительный человек проводил заседание правительства, и коллеги не заметили ничего необычного, за исключением того, что он немного бледен и говорит меньше, чем всегда! Но все чудеса заканчиваются, и 25 июня его состояние серьезно ухудшается: левые рука и нога парализованы, как и левая сторона лица. Его с трудом убеждают уехать с Даунинг-стрит в Чартвелл; в пятницу, 26 июня, когда его дыхание стало затруднено, лорд Моран поделился с Колвиллом опасениями – он «не думает, что Уинстон переживет уик-энд». На этом этапе отставка казалась неизбежной… но она была решительно невозможна: его официальный преемник в тот самый момент находился на операционном столе в бостонском госпитале, где именитый хирург старался исправить последствия двух предшествующих операций. И тогда семья, медики и секретари сделали все необходимое, чтобы никто ничего не знал, за исключением королевы и нескольких ключевых членов правительства; лорд Солсбери взялся курировать иностранные дела, а Батлер – внутренние; медики же составили для прессы коммюнике, которое стало шедевром британского understatement [245]: «Премьер-министр нуждается в полном покое; мы порекомендовали ему отказаться от поездки на Бермуды и разгрузить свое расписание на период не меньше месяца».

Домашние сочли нужным пригласить Брендана Брэкена, лорда Бивербрука и лорда Кэмроуза – ближайших друзей премьер-министра; Клементина их не любила, но не следовало ничем пренебрегать, чтобы стимулировать знаменитого больного, и Рэндолф изрек, что пока «он еще силен духом, возможно любое чудо». И это верно: к исходу воскресенья его отец вместо вечного успокоения пошел на поправку, улучшение его состояния продолжалось следующие несколько дней: 30 июня в присутствии сэра Нормана Брука он говорил об Антверпене, демобилизации 1919 г. и шестом томе своих военных мемуаров. Вечером того же дня после ужина он решил встать – сверхчеловеческое усилие, всего несколько секунд в вертикальном положении, но он все-таки добился своего. «Это была замечательная демонстрация воли, – отметит сэр Норман. – Он был полон решимости поправиться».

В течение последующих недель Черчилль начал потихоньку ходить; он смотрел фильмы, читал множество романов, принимал много гостей, осмотрительно выпивал, часто говорил о смерти, но думал только о жизни, в первую очередь о жизни политической. 26 июня все ожидали немедленной отставки; 29-го о ней не могло быть и речи до октября; с 4 июля даже октябрь казался преждевременным: «Я сделаю то, что лучше послужит интересам моей страны. Обстоятельства могут убедить меня, что я не должен покидать свой пост…» На тот момент это была лишь бравада: Черчилль прекрасно знал, что его в любой момент ожидает новый приступ и, не восстановившись полностью, он не сможет выполнять серьезную работу; Сомс и Колвилл тайком принимали от его имени срочные решения. 18 августа он председательствовал на заседании кабинета, но лишь для сохранения видимости благополучия. Улучшения наступали медленно, усталость приходила намного быстрее, и Черчилль с удивлением открыл, что алкоголь, оказывается, может иметь негативные последствия; он никогда не боялся решительных мер и заявил своему врачу: «Я постараюсь принимать меньше спиртного, Чарлз. Я уже отказался от коньяка… Я заменил его на куантро». Но у героизма тоже есть границы, и ограничения не коснулись шампанского, белого вина, шерри, порто и виски, ну, а коньяк вернется из ссылки через два месяца. Впрочем, наш абстинент поставил самому себе крайний срок выздоровления – 10 октября, в этот день в Маргейте должен был состояться ежегодный съезд Консервативной партии. «В Маргейте, – сказал он лорду Морану, – я должен буду либо произвести речь, либо уйти!» Таковы были условия вызова: если он будет не в состоянии произнести речь или его неожиданно заставит замолчать новый приступ, он уступит свое место Антони Идену, ставшему к тому же членом семьи после женитьбы на Клариссе Черчилль в прошлом году. Если он выйдет из этого испытания победителем и покажет, что способен противостоять парламенту, то оживут все надежды, отставка будет отложена на неопределенный срок и он снова сможет посвятить себя дорогим его сердцу проектам – конференции на Бермудах, переговорам с руководителями СССР (они стали еще более необходимыми, поскольку СССР, в свою очередь, провел эксперимент с водородной бомбой) и сохранению империи (или того, что от нее осталось). Но разве все это не относилось к компетенции министра иностранных дел Идена, который вот-вот должен был вернуться к исполнению своих обязанностей? Да ладно вам! Бедняга Антони еще слишком слаб, чтобы заниматься такими вещами: «Он выглядел еще довольно слабым, когда пришел меня навестить, и показался мне каким-то подавленным». До чего же все-таки хлипкая эта молодежь!