Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль - Власть воображения

В Лондоне многие политики пришли к тому же заключению, но, как неоднократно отмечал лорд Морон, установить диагноз для такого необычного пациента – дело весьма деликатное. В свои семьдесят восемь лет Уинстон Черчилль страдал от явно выраженной глухоты, усиленной отказом пользоваться слуховым аппаратом, но, к удивлению собеседников, она могла исчезать на долгие периоды. У него наблюдались скачки давления и головокружения, но спазм артерии, случившийся с ним в Монте-Карло в 1949 г., был уже лишь далеким воспоминанием. Он быстрее уставал и больше спал, чем прежде. Но интересная работа, знаменательные события, официальные церемонии, выступления в парламенте, поездка за границу или визит старых друзей давали ему необходимую энергию. У него случались провалы в памяти, порой он не мог закончить фразу, но он всегда наизусть знал последние отчеты о состоянии обороны страны и по-прежнему мог декламировать бессчетное количество поэм, которые прочел один раз шестьдесят лет назад. На заседаниях кабинета у него проявлялась тенденция затягивать обсуждение, повторяясь и углубляясь в детали, но разве за ним не водилось этого в 1940 г. да и в 1911-м? Да, он уже меньше интересовался делами, предпочитая играть в карты или читать романы, его способность к концентрации значительно уменьшилась, но ее все еще хватало для произнесения часовой речи или споров до зари с измотанными им собеседниками. Его аппетит и способность к поглощению этила с возрастом ничуть не стали меньше, о чем свидетельствовал один из секретарей в Министерстве иностранных дел сэр Пирсон Диксон после обеда на Даунинг-стрит, 10: «Пиршество продолжалось три часа и три четверти, сопровождаясь поглощением разнообразных и прекрасных вин, которым я не смог полностью воздать должное, – шампанское, порто, коньяк и куантро; Уинстон попробовал каждого и закончил двумя стаканами виски с содовой».

Но поскольку лицам, вершившим судьбу Британской империи, спиртометра не полагалось, наш подопечный мог спокойно поднимать тост за тостом в ожидании вечернего аперитива. Что до его стремления продолжить заниматься делами, то оно, как и его настроение, было подвержено колебаниям: после победы на выборах он заявил в личном разговоре, что уступит место своему альтер эго Антони Идену сразу же, как только восстановит привилегированные отношения с США; позже у него возник великий мираж встречи на высшем уровне со Сталиным, с которым только он мог справиться; потом были церемонии коронации в июне 1953 г., которыми он должен был руководить; когда Сталин скончался 5 марта того же года, кто еще, кроме Уинстона Черчилля, последнего выжившего из «Большой тройки», мог бы убедить Георгия Маленкова пойти на сотрудничество во имя мира?

Премьер-министр чувствовал себя еще более незаменимым, поскольку его дофин Антони Иден только что перенес две сложные операции и оставался в стороне от дел долгие месяцы; с этого момента, не думая об отставке, Черчилль с энтузиазмом исполнял обязанности министра иностранных дел сверх своих собственных. Обеспокоенному врачу он отвечал: «Я чувствую себя прекрасно, Чарлз. Все вокруг меня болеют. […] Антони [Идена] нет месяцами. […] Он хотел бы следить за работой Министерства иностранных дел, но я ему этого не позволю. Я не могу работать с больным человеком». В пятьдесят пять лет Идену приходилось заботиться о своем здоровье, тогда как Черчилль, которому было всего-то семьдесят восемь, собирался заменить его столь же легко, как и некстати. Так, выступая в парламенте, он заявил, что готов немедленно отправиться в Москву для встречи с советскими руководителями, не имея твердой программы, что заставило в Вашингтоне многих схватиться за сердце и едва не добило несчастного Идена еще до его третьей хирургической операции. По вопросу Суэцкого канала в тот самый момент, когда Министерство иностранных дел завязало диалог с новыми египетскими властями после низложения короля Фаруха I, Черчилль дал указание дипломатам проявить неуступчивость и усилить гарнизоны в зоне канала, что привело к провалу переговоров; когда в середине мая он принимал Конрада Аденауэра, канцлер был шокирован тем, с какой легкостью Уинстон относится к проблеме Германии и как невнимательно слушает своих собеседников. Аденауэр легко представил себе последствия, к которым мог привести этот «мастер на все руки», если бы добился желанной встречи на высшем уровне с советскими лидерами; несколько позже канцлер дал знать Министерству иностранных дел, что он был «в ужасе от политики премьер-министра» [244]. Лишь британская флегматичность помешала дипломатам Ее Величества ответить, что в этом он не одинок.