Анатолий Керин - Леший выходит на связь

— Я слышал, как ты говорил с Федькой. И понял: вы оба — Чека. Почему, сюдак, боишься идти в улусы? Поедем ко мне в Кискач, скот пасти будем, охотиться будем.

Где-то глубоко в измученном сердце Сыхды еще теплилась смутная надежда, что чекисты только делают вид что относятся к нему, как к врагу, а на самом деле они по-прежнему верят, что он никакой не бандит, не предатель. Последнюю неделю он часто ловил себя на том, что слушает тайгу, с нетерпением ждет нового связного из Чека.

Но это было бы чудом. А Леший твердо знал, что чудес нет, и поэтому он решил остаться в тайге до тех пор, пока не будет уверен до конца, что чекисты поняли его. Нет, он не трусил, но и не хотел помирать глупо.

— В улусы, Аднак, нет мне пути.

Они долго подавленно молчали. В Сарале им оставаться было нельзя, но и идти назад, где, расставив капканы, чоновцы поджидали Сыхду, как самого коварного врага, они не могли.

— Кискач, — настаивал Аднак. — Там много зверя и птицы, есть ягода, есть грибы.

Бандиты хватились Сыхду. Туртанов уже послал людей по всем направлениям. Он боялся, что Леший может выдать чекистам место расположения банды, а, кроме того, все еще надеялся через Лешего выйти на соловьевское золото.

Когда Аднак и Сыхда вернулись к шалашу, туман поредел и пихтач расчертил косые лучи солнца, хлынувшего в ущелье. В густых кронах деревьев защелкали и засвистели птицы. От земли пошел пар.

Туртанов обрадовался Сыхде, обнял его за плечи и повел к костру, пахнувшему горелым смольем и онучами. Обстоятельства сложились так, что теперь признанным атаманом банды стал он, чернобородый казак Форпостовской станицы. Теперь он мог приказывать самому Лешему.

Но Сыхда и не думал хоть в чем-нибудь подчиняться Туртанову. Когда бандит сказал, что немало встревожился отсутствием его и Аднака, Сыхда ответил решительно, тоном, не допускавшим возражений:

— Сегодня я ухожу от вас. И если будешь искать меня, Туртанов, или преследовать, получишь пулю!

— Я разоружу и арестую тебя теперь!

Ствол Аднаковой винтовки качнулся и стал медленно подниматься. Туртанов ругнулся:

— А черт с тобой! Не пришлось бы тебе пожалеть!

В пустынных, покрытых льдом зимой и летом скалах берет начало шумливая и сердитая в паводок, но светлая и звонкая в остальное время лета и осени горная речка Кискачка. Течет она от гольцов, так зовутся эти скалы, в просторные долины, течет с удивительной быстротой, то петляя, то расширяясь и сужаясь на своем пути. И плещутся в холодной и чистой воде скорые, как молния, хариусы, и радужные ленки. И на всем течении речки в ямах и промоинах в изобилии водятся окуни, пескари, щуки.

Но не одной рыбой богат этот край. Чуть пониже гольцов растут заматерелые столетние кедры. В своих развесистых мохнатых лапах держат они смолистые шишки с орехами, на которые падко лесное зверье.

А человек, он может жить здесь хоть сто лет без хлеба и мяса — всю пищу даст ему кедр. Одной пригоршни на завтрак и другой на обед достаточно человеку для того, чтобы восстановить любую потерю сил. После такой еды шагай двадцать-тридцать километров — не устанешь. А к орехам можно добавить бруснику, голубику, калину, жимолость и другую ягоду, которой здесь полным-полно.

Вот в какие места привел Аднак своего друга. Почти на границе с гольцами срубили они в тайге избушку. К ручью шагов на десять прокопали глубокий тоннель. Случись что с избушкой — им все нипочем: уйдут в тоннель и будут жить в нем. Для вяленой маралятины и сохатины поделали под землей амбары. В общем, устроились пока что ладно.

Однажды, выслеживая потерявшего рога марала, Сыхда ушел далеко от избушки. От быстрой ходьбы по косогорам разгорячился и взмок. Прилег отдохнуть на траву под березой, выросшей среди кустов дикой малины и шиповника. А стояла уже поздняя сибирская осень, земля заметно похолодала, тронулась инеем.

Спал Сыхда крепко и долго. Когда же открыл глаза, то почувствовал, что не может пошевельнуться: весь как бы одубел, боль и ломота угнездились в пояснице. Попробовал было встать; ноги что вата — совсем не слушаются. Кое-как перевернулся на живот и развел под березой костер. Бросал в него завитую в кольца бересту, пожухлую траву, сухие ветки и с беспокойством думал: «Золы бы нажечь побольше, лечь на нее спиной — и отойдут ноги», — а боль становилась все забористей, все нестерпимей.

Где же взять столько дров? Вокруг голым-голо — на обширную, с гектар, поляну лишь одна береза. А мелкий кустарник, росший здесь, не в счет — что от него проку?