Наталия Хойт - Последний мужчина на Земле

Но ведь это же было не специально! Кто из тех, кто в детстве искренне верил в деда Мороза, будет специально засыпать пьяным сном под бой курантов? … как встретишь – так и проведешь и все такое… но объяснить это ей у него не было ни единого шанса – его жалкие попытки оправдаться утонули в ее отборной тарабарщине вроде «мы не можем как люди отметить ни один праздник» и «какого я вообще с тобой когда-то познакомилась». Дальше разозлился уже он – обвинения все-таки были несправедливые – наорал тоже… А кончилось все собиранием ее вещей у него дома, где они жили вместе последние полтора года. (Сдиранием со стены портретов Перис Хилтон, на которые он, между прочим, иногда… а, ладно! Да, ему нравилась Перис Хилтон. Ну и что, что она уже не та! Попадись только ему такая конфетка в руки…) Эх, каких только слов они не наговорили вчера друг другу! Самое последнее, что она сказала, перед тем как хлопнуть его несчастной хлипкой дверью (сколько раз ей уже хлопали за всю ее долгую историю!), было:

– Да даже если бы ты был последним мужчиной на земле, я никогда ни за что на свете бы к тебе не подошла! Я бы тебя обходила минимум за пятнадцать километров, дерьмо несчастное.

А он ей гаркнул вот что:

– Да если б я был последним мужчиной на земле, я бы сам очереди из вас строил – и ты была бы там последней. Проваливай давай.

Вот. Именно так он ей и сказал, и до сих пор не пожалел об этом. Все-таки женщины – самая дурацкая загадка природы, а разгадывать ее пытаются только совсем уж полоумные. Даже и начинать не стоит…

Почему-то стало легко и хорошо. Он встал с пола, подошел к окну, зевнул и потянулся. После праздника все вокруг тихо, красиво и спокойно. Сугробы, Снегурочки и зайцы на стеклах и черные при свете дня гирлянды из огоньков. Первые дни новогодних каникул, так что на улице почти пустыня. Ну, не совсем, конечно: вон баб Маня из соседнего подъезда шкандыбает куда-то, сгорбившись, с авоськой – наверно, на рынок (хотя он не был уверен, работают ли рынки в первые дни после Главного торжества). А вон Лариска, продавщица из продуктового («рыжая бестия», ха-ха), вышла покурить и повздыхать о прекрасном принце, за которого она принимала почему-то всегда не тех мужиков… Пробежала хохочущая кучка девчонок с санками – на площадь, конечно, там установили горки. Эхе! А это кто? Что-то я вас тут раньше не видел, мадам! Ох, какая… Высоченные черные сапожки на каблуках, и не боится ведь переломать эти красивые ноги на гололеде. Длинные черные волосы. А как ведет бедром при каждом шаге, – так, что сам закачаешься… Жаль, отсюда не видно лица… К кому ж ты такая вся, милая? Хотя что это я, опять двадцать пять.

Он закрыл глаза и прижался лбом к обжигающему, холодному стеклу. Представил зачем-то, как все сейчас сидят дома – вернее будет сказать, лежат… кто вповалку, кто так… лопают – кто конфеты, кто водку. Да, в этот праздник до «безудержу» дорываются все. Кто-то перенакрывает стол. И все вперемежку – майонез и торт, рассол, мандарины и варенье. И в каждой елочной игрушке отражается чей-нибудь огромный носяра… Почему-то смешно… Бормочет телевизор. А у кого-то, эх, и подарок… вот бы мне эту, в окне, найти наутро у себя под елкой, прямо в этих ее черных сапогах… Ладно, ладно, проехали – но все-таки он еще раз глянул вниз, туда, где она проходила. Конечно, там уже никого не было.

Он отошел от стекла и щелкнул пультом музыкального центра. К температуре в квартире он уже привык, так что можно было и не одеваться. Дни в последнее время он всегда начинал с радио. Он покрутил колесико туда-сюда, сначала быстро, а потом помедленнее, но кроме помех (а кое-где и ледяного, обидного почему-то молчания) ничего не услышал. Это было непривычно, но задумываться было лень. Мысли вообще текли как-то туго. Все происходило как в замедленной съемке. И, как в замедленной съемке, включил он свой старенький телевизор (все хотел его поменять, но что-то его останавливало, словно он не хотел расставаться со старинным – в буквальном смысле – другом) – да так и замер с отвисшей челюстью. Закрыть рот и сглотнуть слюну ему удалось еще не скоро.

Если это и был розыгрыш, то невероятно реалистичный. Шел экстренный выпуск новостей. За столом сидела давно знакомая дикторша. Обычно это был просто образец строгой холодности и спокойствия, но теперь экран буквально звенел от испуга, который слышался в ее голосе. Но даже не ее слова поразили его в первую очередь (сначала их смысл просто не дошел до него), а ее вид, который настолько не соответствовал тому, что привык видеть глаз, что это не укладывалось в голове. Видимо, она пыталась уложить волосы в тугой пучок на затылке, как всегда, но получилось плохо, повсюду торчали выбившиеся пряди. Красное от волнения лицо, съехавший куда-то на сторону микрофон, впопыхах надетый болотно-зеленый пиджак, мелко дрожащие руки – все свидетельствовало о ее нервозном состоянии, близком к истерике. Да и немудрено – такие сенсационные новости она не передавала ни разу в жизни.

Читать дальше