Владимир Эйснер - Жить не обязательно

Гарт осторожно убрал оставшуюся рыбу и положил на мох кусочек шоколада.

И шоколад пришёлся ко двору. И он был съеден с завидной скоростью.

Тогда парень положил махонький кусочек на ладонь. Малыш без страха взобрался на ладонь и кусочек съел.

– Хватит, а то живот заболит!

Малыш покрутился, покрутился на горячей от жара ладони, свернулся калачиком и закрыл глаза: «Пожрали, теперь можно и поспать!»

Сашка держал его так, пока не устала рука, а потом осторожно стряхнул на мох возле лемминговой дорожки. Малыш понял и побежал домой.

Больной не мог ничего есть, хотя и понимал, что надо. На второй (или третий) день закончились топливо. Он поднялся и побрёл за дровами. И понял, насколько ослаб: стоило наклониться, и в голове раздавался звон, а перед глазами разливалась темень.

Это его очень испугало, и он через силу съел кусочек чёрствой лепёшки и запил водой.

Эх, как нужен сейчас горячий, свежий олений бульон!

Штаны опять стали спадать. Верёвочку всё туже подтягивал.

Кашель и жар как прописались в охотнике, но последняя таблетка, как последний патрон – на крайний случай.

Что следовало делать, Гарт знал. Но о том, чтобы идти в тундру, ползти, скрадывать оленей, и думать не хотелось. Его мир ужался до двадцати шагов в одну сторону: от костра к берегу, и до ста шагов в другую сторону: от костра к ручью.

– Александрос, ты где? – крикнул в отчаянии. Но не услышал ответа, хотя чувствовал присутствие ангела рядом.

«Вот! Защитничек! Как болтать-рассусоливать, так пожалуйста, а как помочь – не дозовёшься! Ещё день-два – и задушит меня бронхит».

Гарт разозлился, обул свои птичьи чуни и сказал себе так: «Пока можешь ходить, – ходи. И сейчас же ты, чудо в перьях, пойдёшь и проверишь оружие. А потом – на охоту!

Пусть суждено твоим косточкам остаться на этом острове, но не скажет о тебе твой сын, что отец его умер раньше смерти».

Воткнул в песок обломок доски-дюймовки, отсчитал двадцать шагов и выстрелил в неё стрелой с «бронебойным» наконечником. Промахнулся. Но со второго раза, стреляя с колена, попал.

Стрела не пробила доску, но расколола её. Годится.

Утром Сашка выпил последнюю таблетку аспирина, выбрал себе крепкую палку-посох и с тремя стрелами у пояса вышел в направлении триангуляционной вышки. Южный ветер стих, грядёт перемена, надо осмотреться.

Оленей он увидел сразу километрах в двух.

Рогали всегда идут против ветра, а он поменялся на северо-восточный, или по-местному, на хиус. После южака хиус обязательно наносит туман. И он уже надвигался. Тёмно-серое облако широким языком пересекало пролив. Выйди Гарт чуть позже – не увидел бы оленей.

Но увидел, и глаза враз стали зоркими, а ноги – крепкими. Вот и шанс! Может, последний.

Отбросил посох и стал скрадывать табунок так, чтобы быть под прямым углом к ветру. Когда накатил туман, охотник был уже в двухстах метрах от стада и не боялся упустить его из виду.

Ещё через час подобрался на сто шагов и стал осторожнее. Кашлял, зарывшись лицом в мох, и это было тяжело до удушья. Будь у него карабин, уже можно было стрелять без опасения промахнуться, но предстояло подползти на двадцать шагов. А лучше – на десять.

Олень – жвачное животное и не может всё время пастись. Треть своего времени он проводит, пережёвывая проглоченное ранее, совсем как корова или овца. Для этого важного дела олени ложатся. Правда, редко всем стадом. Обычно одна из старых важенок продолжает пастись и время от времени вскидывает голову, обозревая окрестности.

На этот раз табунок улёгся жевать жвачку в долине небольшого ручья. Гарт выполз на крутой берег и оказался шагах в тридцати от переднего жевуна, крупного быка с мощными красивыми пантами, на которых уже стала лопаться шкурка, высвобождая молодые, покрытые почерневшей кровью рога.

Для маскировки Сашка вырвал несколько кустиков тундровых злаков и поместил их перед своей головой. С корней посыпались комочки земли, он невольно стал их рассматривать и увидел, что в них кишит жизнь. Какие-то насекомые с блестящими крылышками и без них, крохотные личинки или куколки, пузатенькие жучки-червячки, тоненькие многоножки-сороконожки и разноцветные живые ниточки стали разбегаться-разбредаться в стороны и карабкаться вверх, к свету.

«Всегда занимали тебя тайны в мудрых книгах и научных журналах, и никогда не глянул ты себе под ноги. А тайна – вот она! Два месяца живёт этот жучок-червячок, затем на десять месяцев замерзает до неотличимости от камня, а потом оттает, даст потомство и замёрзнет вновь, чтобы через положенное время возродиться».