Юрий Пахомов - Трагедия в крепости Сагалло (сборник)

Обычно, когда я называю свою профессию, собеседник поглядывает на меня с подозрением – не разыгрываю ли его? От слова «эпидемиолог» веет минувшими столетиями и дымом костров, на которых сжигали трупы погибших от чумы. А что делаю я в наше благополучное время? И несколько успокаивается, когда объясняю, что работаю в Африке.

Пишут об эпидемиологах редко. В газетах дают интервью кто угодно: футболисты, доярки, ортопеды, хореографы, сыщики, эстрадные дивы, звезды цирка – несть числа. Но эпидемиологов среди них нет. По-видимому, редакторы считают, что публиковать материалы о моих коллегах столь же неэтично, как и рассказы из жизни директоров кладбищ. А жаль. Наивный технократ, воспитанный на чтении научной фантастики, полагает, что сенсации возможны лишь в ядерной физике, кибернетике, на худой конец – в органической химии. И ему невдомек, что открытия в биологии – те, что уже сделаны, но особенно те, на пороге которых мы стоим, – явления почти иррационального порядка, от которых отдает чертовщиной.

Многие ли, например, знают об ариновирусах, открытых в конце шестидесятых годов? О лихорадке эбола, смертность от которой превышает семьдесят процентов? В Судане, в одном из госпиталей из семидесяти шести врачей, сестер и санитаров, заразившихся от больных, от этой лихорадки погибло сорок человек. И это не середина девятнадцатого столетия, а семидесятые годы нынешнего!

А что происходит в современной иммунологии или генной инженерии? Помню, как лет двадцать назад меня потрясло зрелище: микроб, разрезанный, как колбаса. А сейчас святая святых – гены режут на кубики, переставляют их как заблагорассудится, не зная точно, что может получиться из этого, и не родится ли таким образом вирус, который уничтожит все живое?

Вспугнутые гулом мотора, нелепыми скачками удирали жирафы. Какой-то полоумный буйвол погнался за тенью самолета. У небольшого озерца замерло стадо слонов.

Над самолетом пронесся здоровенный гриф. Из-за этой несимпатичной птички погиб молодой Гржимек, один из наиболее ярких исследователей современной Африки. Гриф врезался в его самолет, словно ракета.

Конечно, если откажет двигатель, самолет спланирует, и его вполне можно посадить на площадке величиной с картофельное поле, но от этого не становится легче. Буйволам, слонам и львам вряд ли понравится наше появление.

На подлете к Омо попали в туман. Самолеты такого типа не оборудованы радарами, а горы в системе Великого африканского разлома – не такая уж редкость.

Наконец удалось пробить полосу тумана. Под крылом мелькнула ярко-красная крыша ангара, и самолет ловко, я бы даже сказал, изящно, сел на посадочную полосу и, подпрыгивая на выбоинах, побежал к низкому, барачного типа, сооружению, но, точно передумав, отвернул влево и замер на асфальтированном квадрате.

К самолету, веером разбрызгивая лужи, подкатила «тойота». Из машины выскочил человек в светлом костюме, распахнул огромный черный зонт и зашагал к «турботрашу».

Я с трудом выбрался из кабины. Человек приблизился. Молодое привлекательное лицо его даже не портила бородка в форме помазка для бритья.

– Мистер Эрмин, не так ли?

– Все правильно. Доктор Джосеф Торото?

– Да, сэр.

Мы обменялись рукопожатием. Доктор Торото был одного со мной роста, но лет на двадцать моложе.

– Как долетели?

– Неплохо.

– В Швейцарии сейчас, наверное, прохладно?

– Не душно. Вам приходилось бывать в Европе?

– Медицинский факультет я закончил в Лондоне, стажировался в Париже, в больнице Клода Бернара. Кстати, там я слушал ваши лекции, профессор.

– Вот как? Представляю, какая скука. Ну а у вас здесь все льет?

– Сезон дождей на исходе. Если не возражаете, мы сначала заедем в отель, а уж потом в институт.

Я огляделся. Почему же старина Дэвис не встретил меня? Ведь он наверняка знал о моем приезде.

– Простите, коллега, в Омо работает доктор Барри Дэвис?

– Да, сэр. Мистер Дэвис, к сожалению, не мог вас встретить. Он болен.

– Что-нибудь серьезное?

– Малярия… И еще сердце.

– Надеюсь, он скоро поправится.

– Я тоже надеюсь, сэр.

– До свидания, Майкл. – Я помахал пилоту. – Советую вымыть руки, ведь вы здоровались со мной, а зараза прилипчива.

Грим с ужасом уставился на свои ладони и, бормоча проклятия, пошел к самолету.

За окном «тойоты» мелькала знакомая картина: остроконечные хижины деревень, термитники, зонтичные акации и женщины, бредущие вдоль дороги с поклажей на голове.