Валерий Костюк - Усафар. Остросюжетный роман в стихах

Скользили чайки над водою
С моторкой нашей вперегон
И пел мотор, не зная сбоя, —
Застывшей ноты гулкий звон.

Качая лёгкими телами,
Как будто души тёмных вод,
Нёс ветерок легко над нами
Пернатый, парусный народ.

Упруго выгнув, птиц качает
Волной воздушной за бортом
И резкий крик пролётных чаек
Мне эхом чудился потом.

Шли отраженьем за бортами
Стволы белеющих берёз,
Толпясь нестройными рядами,
Как свитки древние берёст.

И думал я, прикрывши веки,
Чуть убаюканный рекой:
«Как плавны северные реки
И как задумчив их покой.

Казалось бы, совсем недавно
Ползли холодной лавой льды.
Темнея, таяли исправно
В глуби чернеющей воды.

Светлели реки так неспешно,
Неся настой весенних вод,
Что по стремнинам тьмы кромешной
Кружили полуталый лёд.

Несло по рекам глухомани
Тот запах свежести снегов,
Что опьянив, призывно манит
В затоны дальних берегов.

А ныне – лето воды сносит
Ночами белыми во мгле.
Дым паровозный, словно проседь
Ложится прядями к земле.

Тумана дымка невесома,
Муаром рябь пошла в развод
И наплывает полусонно
Реки дремавшей поворот.» —

Так размышлял, плывя рекою,
И холку скользкую волны
Я за бортом трепал рукою,
А за кормой шли буруны.

Плывёт рекой вдали сохатый
И вдруг – медвежий рёв трубой.
На косогоре, как опята
Избушки выросли гурьбой.

А там, недале от селенья,
Звон серебристый над Усой:
Где пробегал ручей Олений
Дом над рекой стоял большой.

Скосился, выбитый дождями,
Сработанный добротно сруб.
Дверной косяк рыжел гвоздями,
Забыв тепло касанья рук.

Тот дом давно я заприметил,
Здесь проплывая не впервой,
Но на вопрос мне не ответил
Мой капитан, как тень смурной.

Был, как Харон,* он малословен
И не любил пространных слов.
Нередко был к раздумьям склонен.
Порой – излишне был суров.

Он правил лодкою моторной,
В безмолвьи коротая час.
Считал достоинством, бесспорно,
Молчанья вечного запас.

В тот день особо отмечал я,
Что был не в духе наш моряк,
Коль уж решился клад молчанья
Сменять на мятый мой трояк.

Взбодрился вмиг внезапно Стёпа,
Волною окатив причал,
И, торопясь, в село потопал,
Невнятно что-то прокричав.

Вернулся в духе он приметном,
Дымя крепчайшим табаком,
А по глазам одно заметно:
«Теперь спроси-ка хоть о ком!»

Клубистым дымом папиросы
Тут затянувшись пару раз,
И, вмиг припомнив все расспросы,
Повёл неспешно свой рассказ:

«Жил в доме, нынче – захудалом,
Давным-давно кривой Федот.
Не вспомню, как о добром малом.
Скорей, скажу наоборот.

Был крепок непомерной силой —
Косая сажень жмёт в плечах.
Земля едва его носила,
Послав на свет в недобрый час.

Федот не стар, не молод – тоже.
Замечу тут не для словца:
Пугал любого из прохожих
Ужасный шрам на пол-лица.

Зарубкой страшною отмечен,
Едва ли видел левый глаз,
Лишь облик придавал зловещий,
Когда в упор глядел на вас.

Тогда, лет двадцать одинокий,
Жизнь коротая сам на сам,
Суровый нрав, подчас жестокий,
Скрывал он чаще по лесам.

Любил он только пса Батыя,
К нему лишь не питая зла:
Однажды, в годы молодые,
Мать-сука жизнь ему спасла.