Георгий Хлусевич - Гоп-стоп, битте!

Он говорит, что нарушение мозгового кровообращения у ее дедушки — еще не катастрофа. В столь почтенном возрасте и не такое случается, и он еще легко отделался, а ей в ее положении (вежливый намек на выпуклый живот очаровательной фрау) нельзя волноваться, а нужно думать только о том, чтобы благополучно разрешиться от бремени и подарить мужу здорового ребенка. Доктор кивает на рыжеволосого спутника будущей мамы, принимая его за супруга.

«Господин Оскар фон Деринг, — тоном, близким к вызывающему, поправляет доктора беременная прелестница, — мой законный муж, а не дедушка».

Смущенный невропатолог извиняется, делает неуместную паузу — считает в уме разницу в возрасте супругов, — приходит в состояние тихого обалдения от предполагаемой цифры, но искусно скрывает изумление. Доктор произносит еще несколько дежурных фраз, мол, пациент больше не нуждается в интенсивном медикаментозном лечении, а нуждается всего лишь… Тут он на секунду задумывается, как будто ждет, когда в Омске произнесут нужное слово, смотрит на часы и произносит: «…нуждается в реабилитации».

Молодая супруга в сопровождении рыжего спутника спускается на бесшумном лифте в просторный вестибюль клиники и садится в мягкое кресло.

— Гельмут, а что такое «реабилитация?» — обращается дама к спутнику, движением кисти предлагая ему занять место рядом с ней.

— Он что, совсем ку-ку? — Гельмут делает маятникообразное движение ладонью рядом с лобно-височным углом черепа. Так немцы характеризуют психическое состояние, которое россияне обозначают обидным вращением указательного пальца у виска.

— Сейчас увидим. Вон его везут.

Жаль ребенка, родившегося малоумным, но куда жальче человека, пережившего свой ум.

Он еще не произнес ни слова, и невозможно было определить, насколько оскудела речь и снизился уровень суждений, но суетливое беспокойство, подергивание головой, не находящие положения руки и тревожно-виноватое выражение глаз — все это свидетельствовало о явном неблагополучии психического состояния.

— А Михаэль не пришел? — Он перевел взгляд с Матильды на рыжую шевелюру Гельмута, изменился в лице, будто вспомнил о чем-то очень неприятном, а на самом деле не вспомнил, тут же забыл про Михаэля и погладил дрожащей рукой теплое запястье жены.

Хорошо, что Оскар фон Деринг не вспомнил детали, предшествовавшие госпитализации, иначе его хватил бы еще один удар с гораздо более тяжелыми последствиями.

…

То злополучное утро мало чем отличалось от предыдущих и ничего плохого не предвещало. Как, впрочем, и хорошего.

Нужно сказать, что все, что было хорошего в начале бурного романа, резко подурнело после официальной регистрации брака потомственного прусского офицера Оскара фон Деринга с чешской немкой Матильдой, урожденной Вашковой-Браун.

Деспотичный и властный в прошлом хозяин незаметно для себя передал бразды правления молодой жене, и вот уже не он — повелитель, господин и фон барон — отчитывал челядь за мелкие прегрешения, а она — бывшая прислуга с гостеприимными бедрами — по-холуйски беспощадно наказывала себе подобных.

Казалось бы, дед поступил архимудро, завещав недвижимость и большую часть состояния не жене, а предполагаемому сыну. Чтобы держать на коротком поводке до самой смерти. Куда уж мудрей? Но Матильду это обстоятельство ничуть не смутило. Наоборот. Поскольку ожидаемый сын стал залогом ее личного благосостояния, у нее появились более чем веские причины для сохранения плода, и она, в нарушение строгого офицерского приказа, натянула на эротически бесподобный зад плотные шерстяные трусы.

«Чтобы не застудить бесценный плод», — объяснила непослушание Матильда, и этим логичным с точки зрения медицины поступком умышленно ускорила процесс одряхления старого кавалериста.

Она не отказывала ему в благосклонности — как можно огорчать мужа неисполнением супружеского долга? — но плотные, с трудом снимаемые увядающим кавалером панталоны (самой снимать трусы для греховного соития представлялось убежденной католичке и будущей матери деянием, близким к святотатству) становились непреодолимым препятствием на пути реализации задуманного.

Простые трусы за пять марок девяносто девять пфеннигов убили веру неисправимого сластолюбца в собственную несгибаемость, обесцветили яркие краски жизни и существенно приблизили конец существования.

Еще теплился в немощном теле огонек желания, но остывал в процессе раздевания и без того слабенький накал. После нескольких неудачных попыток у престарелого любовника сформировался обычный в таких случаях невроз ожидания неудачи, и с этого момента жизнь обнажила все печали свои и утратила смысл.