Георгий Хлусевич - Гоп-стоп, битте!

— А ты, князь, поспи немножко. Ехать еще далеко.

Князь прилег и закрыл глаза.

Поблескивая на весеннем солнце новеньким лаком, оранжевый «жигуленок» резво катил по Тюкалинскому тракту.

После Соликамска пошло без приключений. Они так выгодно продали товар в Свердловске и Красноярске, что рискнули вернуться в Пермь. Снова закупились и еще раз доставили товар поездом в Красноярск.

Купили на рынке машину вскладчину. Смотались в Тюмень к бывшему сослуживцу, ныне начальнику ГАИ, за водительскими правами для Михаэля и гнали теперь своим ходом домой без продыха, сменяя друг друга за рулем.

У Михаэля не было доверенности на автомобиль, поэтому он вел машину ночью, а князь Мышкин — днем.

— Ну вот, Михаэль, считай, мы дома. Пятьдесят километров осталось. Подъезжаем к любинскому посту ГАИ, а там ребята серьезные. Звери. Бдят как чекисты. Даже ночью не дремлют. Могут машину обшмонать. Транзитные номера всегда под подозрением.

— За деньги боишься?

— За пушку под сиденьем боюсь. Старайся не смотреть в их сторону. Они как волки — не любят, когда в глаза. Вперед смотри.

Почти миновали кольцевую. Осталось метров пять до прямой трассы на Омск.

Князь Мышкин показал правый поворот и увидел боковым зрением, как постовой махнул жезлом.

Подошел. Представился. Двинул лицом слева направо и чуточку вверх, указывая подбородком на машину.

— Новье? — Вопрос и утверждение в одном слове.

— Две тысячи было на спидометре.

— Значит, новье. Водительское удостоверение и документы на машину.

Изучал внимательно и долго. Не отрываясь от чтения, махнул, не глядя, проезжающему мимо грузовику. Водитель послушно прижался к металлическому ограждению и заглушил мотор.

— Не понял? — Сложил вдвое договор купли-продажи, но не вернул. — Купили в Красноярске, а едете из Тюкалы.

— К теще в Усть-Ишим заезжал.

— На блины?

Вернул документы и не торопясь пошел к грузовику. Сделал несколько шагов. Остановился. Точно знал, что смотрят в спину. Выдержал паузу. Повернулся и направился к машине.

Екнуло сердце у обоих. Застучал в волнении носком ботинка Михаэль. Князь Мышкин наклонился к бардачку, как будто укладывая документы, шепнул, чуть слышно: «Keine Angst» [35] Keine Angst — не бойся (нем. ). .

Постовой хотел наклониться к окошечку, но решил, что, наклонившись, утратит какую-то часть значимости. Повел властно жезлом, сказал, глядя мимо:

— Долго на транзитных не раскатывайтесь.

— Завтра же встану на учет.

Тихонько отъехали. Переглянулись.

— Ой, наса, наса, наса, — облегченно выдохнул князь Мышкин и надавил на газ.

Когда стрелка спидометра завалилась за сто сорок, сбавил обороты, уселся поудобней, спросил, не поворачивая головы:

— Как бы ты назвал нашу машину?

— Гельмут. У деда есть оранжевый BMW. Он называет его Гельмутом.

— Почему?

— Потому что у него работает огненно-рыжий конюх Гельмут.

— Дед — дальтоник?

— Дальтоник? Да он лучше меня цвета различает. У Гельмута шевелюра, как апельсин.

— Я должен это обдумать.

Михаэль откинул сиденье и прикрыл глаза. Легким облачком неспешно поплыли мысли, не мешая погружению в дремотную сладость.

Очень хотелось думать о заветном, о Любе. Приятнее всего было думать о Любе, она всегда незримо присутствовала рядом, но страшно было задумываться о будущем, и он прогнал эти мысли прочь. Он не мог поступить по отношению к ней непорядочно, а как поступить достойно, если она беременна, он тоже не знал. Может ли человек, живущий под чужим именем, позволить себе радость отцовства? Радость позволить может, а взять на себя ответственность за воспитание ребенка — нет. Его в любую минуту могут разоблачить — и с чем в таком случае останется Люба?

Лучше всего отвлекал от невеселых мыслей привычный уже сравнительный анализ, и Михаэль стал размышлять о том, что немецкий полицейский не имеет права без причины останавливать автомобиль для досмотра. А причин может быть сколько? Михаэль подумал и остановился на трех. Страж порядка имеет право остановить машину, если:

а) машина числится в угоне,

б) в машине едут преступники,

в) водитель грубо нарушил правила дорожного движения.

Четвертого не дано. И никакой письменной доверенности для управления автомобилем не требуется, если хозяин доверил тебе руль.

Он думал о том, что немецкий бюрократизм печально известен и отвратителен, но строго ограничен жесткими рамками инструкций, запрещающих параграфов и формуляров. Русский бюрократизм не ограничен ничем, поэтому он гораздо страшнее. Слово «страшнее» показалось Михаэлю неверным. Русский бюрократизм предпочтительнее, потому что у русского бюрократа встречается подобие души и его можно уговорить, разжалобить, подкупить. Немецкий — никогда.