Лео Шульман - Мелкий лавочник, или Что нам стоит дом построить. Роман-биография

На углу заявления начальник быстро написал: «Прописка невозможна ввиду нахождения дома в “пятне застройки”».

– Поставьте число и подпись, – грозно сказал тесть. – Где у вас регистрируются документы?

– У секретаря, – тихо подсказал начальник.

У секретаря на заявлении был поставлен номер.

– Ну все, теперь можно ехать в райком, – сказал в автобусе тесть.

На следующей неделе Вилен с тестем отправились в райком.

Оказалось, с домом бабы Дуни все было довольно сложно. «Пятном застройки» он был заколдован не один год, а может, и не одну пятилетку. Когда-то давно, при составлении очередного пятилетнего плана, решено было на месте домика бабы Дуни построить завод каких-то изделий.

Время шло, и опять шло, и еще шло, а завод не строился, а дом бабы Дуни все больше приходил в негодность.

План хоть и государственный документ, но его государству можно не выполнять. А вот простые граждане, веря в решения государственного плана и в его сроки, перестают поддерживать жизнестойкость своих жилищ в надежде скорого получения бесплатных квартир. И с момента принятия плана не имеют никакого желания прикасаться к собственному дому в целях его улучшения, а государство прописывать туда кого попало, а особенно близкого родственника. Потому что, когда начнется запланированная стройка завода каких-то изделий, государство должно будет переселить граждан в отдельные городские квартиры. И чем лучше будут дома и чем больше там будет прописано семей, тем больше квартир, хороших и разных, придется выделить государству. Теперь понятно, что, если бы не «пятно застройки», прописавшихся в этих нескольких непригодных для жилья домиках было не меньше проживающих в них тараканов.

Райком оказался бывшим великокняжеским дворцом, а инструктор райкома очень вежливым и очень добрым молодым парнем.

– Феликс Игоревич, – представился он.

– Потомок что ли? – подумал Вилен. Как раз в прошлое воскресенье Вилен был затащен Тоней в музей русской живописи.

Феликс Игоревич очень был похож на князя Феликса Феликсовича Юсупова с портрета Серова, того самого, пытавшегося тремя выстрелами в Распутина спасти Россию. Только вместо черной блузы и черного банта на нем был серый костюм фабрики Володарского с черным галстуком, а в левой руке вместо бульдога он держал папку с делами.

– Мы обязательно займемся вашим делом, – ласково сказал инструктор Вилену. – Надеюсь, мы вам поможем.

– Неужели начальника жилконторы пристрелит? – испугался Вилен.

– Попадись мне такой на фронте, немедленно пристрелил бы, – вмешался тесть.

– Ну что вы, сейчас другие времена, – сказал Феликс Игоревич. – Мы призовем его и других бюрократов к их партийной совести.

Когда-то райком уже помогал тестю, и призыв к партийной совести помог, но тогда тесть сам был инструктором сельского райкома партии, и, когда понадобилось прописать всю семью Плохишкиных в домик к бабушке Дуне, сельским райкомом было написано письмо-просьба в обком большого красивого города. И обком помог. Коммунисты своих не бросали.

Потом, когда государственный план заколдовал домик «пятном застройки» и колдовство все не кончалось и не кончалось, а домик все ветшал и ветшал, тесть начал с колдовством бороться. Борьба заключалась в писании писем в разные инстанции, в основном партийные. У тестя была целая папка писем и ответов вплоть до ответа из канцелярии Брежнева. Чем он очень гордился. Письма тестя были об одном и том же. Он угрожал инстанциям, что две больших ни в чем не повинные семьи рано или поздно погибнут под обломками пришедшего в негодность рухнувшего домика.

Ответы тоже были одинаковыми. В них сообщалось, что меры обязательно будут приняты и письмо тестя отправлено в отвечающую за принятие мер нижестоящую инстанцию, то есть туда, где было принято решение заколдовать дом. В эту же папку тесть положил отказное заявление Вилена. «Пригодится», – сказал тесть.

То ли могучая изобразительная сила жалоб, то ли частота их падений на руководящие городские инстанции, а может, и разбуженная райкомом партийная совесть у жилищных начальников растопили руководящие сердца, и примерно через год в один ничем не отличающийся от других выходной день к Плохишкиным за город приехал брат жены тестя и сын бабы Дуни дядя Витя и привез письмо с важными государственными печатями.

И день сразу стал необычным, потому что в письме лежала «смотровая» на четырехкомнатную квартиру для поселения в ней двух семей в составе восьми человек.