Валентин Иванов - Школа в таёжном посёлке

Вечером Жора и двое его старших братьев сидели дома, когда погас свет. Родители пошли в кино на вечерний сеанс. Зажгли лампу. Братьям было скучно. Телевизоров тогда ещё не было, а читать книги или делать домашние уроки при свете лампы не хотелось. Тем более, что мама сказала, чтение при свете лампы портит зрение. Смотреть на огонь, как известно, можно сколько угодно. Это не надоедает. Нужно только время от времени подкручивать фитиль, чтобы лампа не погасла и фитиль не слишком чадил. Братья молчали, потому что в темноте и мысли интересные в головы не приходят. Жора рисовал карты настуаления наших войск на позиции противника. Для этого имелась специальная офицерская линейка. В целлулоидной пластине имелись прорези, обводя которые можно рисовать любые объекты, изображающие военную технику с помощью специальных значков. Смысл этих значков был известен всем нормальным пацанам. Танк изображался ромбом. Значок артиллерийского оружия – ствол в виде прямой линии и две чёрточки по бокам (колёса). Одна, две или три чёрточки сзади ствола обозначали калибр орудия. Ствол зенитной пушки имел стрелку впереди. Бронетранспортёр – пятиугольник с острым углом спереди. Самоходка – тот же ромб, а внутри изображение орудия. Были ещё авиационные и морские линейки.

Держа линейку перед собой, Жора задумался: «Что, если линейку подержать над пламенем, расплавится или нет?». У детей промежуток между мыслью и действием намного короче, чем у взрослых. Поставил линейку сверху, на стекло керосиновой лампы. Линейка плавиться не стала, а вспыхнула ярким пламенем. Жора линейку не бросил, а стал размахивать ею, пытаясь погасить пламя. Пламя от этого гаснуть не стало, а охватило всю правую кисть. Жора заорал от испуга и боли. Линейка полностью сгорела за секунду. В кухне стояло ведро с питьевой водой, туда Жора и сунул пылающую болью руку. Боль отлегла, но, стоило руку вынуть из воды, боль появлалась с новой силой.

На крыльце послышались шаги возвращавшихся из кино родителей. Боясь наказания, Жора бросился к своей кровати и накрылся одеялом с головой. По испуганным глазам сыновей мать догадалась: в доме что-то произошло.

– Что случилось, – вскричала мама.

Братья опустили глаза вниз. В это время Жора застонал от нестерпимой боли. Подбежав к кровати и откинув одеяло, она увидела кисть младшего сына, превратившуюся в один сплошной волдырь. В такие минуты правильные решения приходят мгновенно. Мама схватила бутылку с подсолнечным маслом, смочила полотенце и обвязала руку сына, затем родители отнесли его в госпиталь. Раны от ожогов заживают гораздо дольше, чем переломы. Снова Жора посещал школу с забинтованной правой рукой на подвязке. Опять возобновилось временное разрешение писать левой рукой. Теперь переучиваться не пришлось, дело было привычное, да и почерк выработался красивый. Одно плохо – наклон у букв был в левую сторону, но с этим пока мирились. Через два месяца, когда повязку сняли окончательно, все временные ограничения отменили, последовал жёсткий приказ: теперь писать только правой, ибо советский школьник категорически не должен писать, как ему хочется. Если каждый решит писать, как ему вздумается, вся советская педагогика рухнет псу под хвост.

На этот раз переучиваться было несравненно труднее. Буквы получались настолько корявыми, что по письму даже тройку Надежда Ивановна ставила лишь скрепя сердце. Более или менее, Жора научился писать правой лишь к окончанию первого класса, но если замечал, что учительница не смотрит на него, автоматически начинал писать левой. Так, до самого окончания школы его почерк левой рукой был гораздо лучше, чем когда он писал правой. Что любопытно, до конца своей жизни основные мужские навыки – бросать камни, рубить топором, пилить ножовкой – он мог только левой рукой. Эта рука была не только ловчее, но и гораздо сильнее правой.

Уроки пения для школы обязательны, по крайней мере, в начальных классах. А вот обучение музыке обязательным не является и перекладывается на факультативные кружки и секции. Песни, которые мы разучивали на уроках пения, запомнились плохо. В памяти остались только «То берёзка, то рябина» и «У дороги чибис». Берёзки и рябины на Сахалине водились в достатке, мелодия песни простая и запоминающаяся, эта песня нравилась всем, в том числе и тем, у кого совсем не было музыкального слуха. Чибисы на Дальнем Востоке не водятся, поэтому мы плохо представляли, что это за птица и как она выглядит. Встретить её у дороги в дальнейшем многим так и не пришлось. А была ещё песня про кукушку, припев которой содержал весьма странный набор слов: «Одириди. Одириди дина! Одириди дина, уха!». Что означали эти слова, не знал никто. Спрашивать не хотелось, потому что уроки пения навевали скуку. Видимо, скучность этих уроков объяснялась тем, что в школах учителей, которые имели музыкальное (в том числе певческое) образование, не хватало, и уроки пения дирекция заставляла вести учителям без специального образования. В таком случае пение и становится тяжкой обузой, как для учителей, так и для учеников. Никто из нас на этих уроках не слышал о постановке дыхания, пении диафрагмой и других певческих приёмах.