За последней партой сидел Генка Прокаев, большой интеллектуал. Он мастерски играл на аккордеоне, срывая восхищение наших девочек, поэтому, в отличие от Серёги, ему не приходило в голову ковырять себе палец гвоздиком. Кажется, позднее он закончил дипломатическую академию, на пенсии жил в Москве.
В левом ряду, как я уже упоминал, на первой парте сидел наш тихий «босс пивной промышленности», а рядом с ним вечно вертелся, корчил рожи шут гороховый Колька Болдычев. В армии он потом попадёт в десантные войска, и вернётся в Леонидово таким же весёлым зубоскалом, сверкая золотыми коронками передних зубов, выбитых при праздновании Дня десантников, и многочисленными, художественно выполненными наколками на доступных обозрению частях тела. На остальных частях, говорят, наколки были намного интереснее.
За второй партой в этом ряду сидел украинский крепыш Ионька Димитрюк. Драться с ним рисковали немногие, но парень он был очень смирный и добродушный, зато соседом у него был тот самый наглый Витька, который всех задирал. Он был записным шутом и провокатором класса. Витька был раннего развития, подмигивал всем девочкам подряд, произносил сальные гадости и просвещал остальных в вопросах отношений между полами. Через год его семья переедет в Южно-Сахалинск, но нам ещё придётся встретиться с ним в мореходке, куда он поступит после окончания десятилетки, и будет учиться на два курса младше меня. Полагаю, причина этому та, что к окончанию школы он совсем отбился от рук и родители решили, что только мореходка способна сделать из него человека. После первого курса Витька поехал с командой на остров Шикотан шкерить рыбу. Поскольку на конвейерах там, в основном, стоят молодые девушки, Витька с избытком познал радости первой любви. Через несколько месяцев он женился и рассказывал ребятам достаточно похабные, но интересные вещи о своей семейной жизни.
За третьей партой сидели Юра Ворошило и моя первая любовь Тамара Бровкина. О Тамаре я написал уже немало, а вот Юра был просто надёжным другом, хотя особыми талантами не блистал. В нашей тесной школьной компании он был Арамисом, Генка Прокаев – Портосом, Серёга – благородным Атосом, ну а я – д’Артаньяном, соответственно. За последней партой сидел Мишка Попов. Он ничем не выделялся и потому мне запомнился слабо.
После посещения школы я написал стихи:
Кому-то по душе весёлость нрава,
Кому-то удаль сродни, – ну и пусть,
И я не стал бы спорить с вами, право,
Но мне милей несказанная грусть.
В ней мудрость понимания истоков
И горький опыт пройденных дорог,
Отметки всех назначенных нам сроков, —
Всё, что я смог, и то, чего не смог.
В ней осени печальное начало
И детских грёз забытых череда,
Прогулки под луною у причала
С той девушкой, что помню я всегда,
Прощенье всех грехов свершённых нами,
Прохлада дивных летних вечеров,
Камина потухающего пламя,
И путника в ночи желанный кров.
В той части Сахалина, где я жил, фрукты не росли. Сам остров был погранзоной, и государство завозило нам фрукты два раза в год, к большим праздникам. Это были китайские яблоки. Их было так мало, что поступали они не в магазины, а распределялись по организациям. Упакованы они были в деревянные ящики, засыпанные опилками, и достать их можно было, разрывая опилки. Яблоки были некрупные, но каждое из них было обёрнуто в папиросную бумагу. Когда развернёшь бумажный кулёк, на несколько метров вокруг распространяется волшебный, ни с чем не сравнимай аромат. Этот неповторимый аромат детства я помню и сейчас, хотя прошло более шестидесяти лет.
Казалось бы, маленький посёлок, расположен в тайге, в забытом Богом месте. До цивилизации сотни, а то и тысячи километров. Но наша жизнь там была насыщена своими, важными событиями, которые предопределили всё наше будущее. Потом я много путешествовал по морям и по суше. Сначала объехал всю страну, затем весь свет. Но, чем дальше я жил, тем сильнее мне хотелось вернуться именно сюда, в страну моего детства, где мне был близок и дорог каждый клочок земли, каждый распадок, ручей или речушка. К счастью, я успел реализовать этот замысел, в результате которого и появилась эта книга.
Что б ни говорили c лестью иль сомненьем,
В злобе иль в застолья праздный час,
Те, кто нас любили, не изменят мненья,
Потому что слишком знали нас.
Читать дальше