Владислав Зубченко - Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

Ольга поглядела на Мартынова своими небесными глазами. Николай почувствовал, что его будто вмиг окутало благодарным теплом самого Олиного сердца. Она исподволь бросала осторожные взгляды на Николая. Ольга ещё пыталась понять, тот ли он на самом деле, показавшийся ей настоящим, со скрытой силой и надёжностью во всём, или надел для неё эту хитрую маску…

С началом зимы в крае закуролесили метели, заметая следы неприбранных осенних пиршеств с их сорванной и брошенной наземь листвой, с не высохшими до дна лужами и с причудливо застывшими на морозе грязными дорогами. Словно гости, пришедшие погостить к богатому солнечному сентябрю с его урожаями, разноцветьем листьев и ночными прохладами для прогулок, не расходились, разоряя его постепенно, оставив, в конце концов, лишь пустоту и потускневшие осколки праздника во всём доме.

В части топилась печь, и короткими вечерами пожарные латали рукава, готовили зимние водоливные трубы. В декабрьский день, когда случился пожар у купца Харламова, недалеко от архиерейского дома, мороз был страшный. Прибыв к горевшему дому, бойцы, взявшись за рукава, обнаружили, что те стали каменными. Не успев просохнуть от воды, они стояли колом. А когда всё же подали воду, то рукава начали лопаться, направляя водяные струи в разные стороны.

– Что ж за беда такая, – пытаясь хоть как-то наладить дело, суетился Мартынов, сам в окаменевшей на морозе робе. – Братцы, хоть вёдрами, но загасим – иначе никак!

Спустя три часа, измотанные вконец пожарные, потушив дом, вернулись в часть. Одежду можно было рубить топорами. Дорофеич, чуть не приморозившийся в этот день к насосу, напрочь отморозил пальцы на правой руке. В тепле они так и не начинали болеть, а поэтому помощник Петров немедля послал за лекарем.

– Худо дело у тебя, – осмотрев руку Дорофеича, сказал лекарь. – Как бы отрезать не пришлось.

– Да как же это, – взмолился тот. – Что ж я за пожарный без руки буду?

– Погоди раньше времени. – Доктор наложил повязку с мазью и ушёл.

Дорофеич стал смурным, ни с кем из товарищей не заговаривал, как бы они ни пытались поддержать его. Будто почуяв неладное, к Макару прильнул кот Кузьма. Пожарный поднял его здоровой рукой себе на колени, и они просидели так целый вечер…

А наутро в караул ворвался разъярённый Бодров.

– Становись, мать вашу! – заорал он не своим голосом. – Становись все разом! Мартынов, Петров – туда же подите вместе со всеми!

Отвыкшие от такого гнева бойцы во главе с помощниками вмиг вытянулись вдоль повозок, не зная ещё, что за злая муха и в какое место укусила брандмейстера в это холодное утро.

– Вы что, братцы, вы что творите-то, а? – начал ходить, заложив руки за спину, вдоль строя Бодров. – Не ведаете ещё? А я ведаю! Ведаю, что вчера из дома купца Харламова, где пожар гасили, пропали золотые червонцы, каменья драгоценные из шкатулки и брегет золотой с цепочкою.

Мартынова обдало холодным потом. Он чуял позор, оттого что командовал вчера на том пожаре. Стоявший рядом Петров тоже замер навытяжку – чего ждать дальше?

– А ну, все в казарму идём, сейчас уж городовые будут, – отрезал брандмейстер. – Выверну наизнанку каждого – обиды не держите. Или кто сам сказать сейчас хочет?

Он с надеждой оглядел подчинённых. Те выглядели растерянными, но в глазах их начальник не увидел ни испуга, ни желания спрятаться за спину. Бодров и сейчас не верил, что это его пожарные – грабители и мародёры, не побоявшиеся бога, нарушившие честь, запятнавшие собой всю часть и всех своих товарищей. Брандмейстер первым вошёл в казарму с тяжёлым сердцем.

– Доставайте всё, как на духу, – глубоко вздохнув, сказал Бодров. – И карманы тоже. Ежели кто не хочет перед товарищами – неволить не могу. Пусть городовые своё дело делают.

Пожарные не спеша стали выгребать из походных мешков и коробов, стоящих у кроватей, свои нехитрые пожитки. На свои двадцать рублей жалования каждый из них нажил немного. Пара нательного белья, свежие порты, простые походные иконки. Кто-то выложил перед собой деревянную резную ложку, кто-то – оловянную кружку, отмытую и припасённую до очередных празднеств. Никто не упрямился, как и всякий смиренный русский человек, понимая, что кого из них станут казнить, а кого миловать будет решено без их участия. И оттого, глядевшему на всё это Бодрову, стало нестерпимо стыдно и больно. Он отвернулся, чтобы не видеть всего, дав знаком Мартынову и Петрову команду досматривать вещи бойцов.