Андрей Томилов - Пленники тайги

Маринка ловит меня за свободную руку и одним рывком подтягивает к скобе, привязывает. Когда она сердитая, она очень туго привязывает, так туго, что уже через полчаса пальцы начинают неметь. Чтобы кровь к пальцам поступала, приходится постоянно шевелить ими, сгибать, разгибать, сгибать, разгибать, сгибать, разгибать. Такую зарядку надо делать целые сутки, ведь Маринка снова придет только завтра, в это же время. Только завтра.

Есть ещё одна процедура, входящая в обязательный распорядок дня, это кормежка. Она так и называется «кормежка». В коридоре начинается какое-то движение, какая-то возня и тетя Маша, такая же здоровенная, как и Маринка, а может быть они родственники, кричит:

– Кормежка! Кормежка! Кормежка!

Кричит три раза, будто мы глухие и с первого раза не услышим. Мы не глухие, мы сумасшедшие. Причем, мы здесь все буйные, потому и привязанные. Постоянно привязанные, режим содержания такой. Чего по три раза кричать. Кричи, не кричи, мы же не кинемся бежать навстречу, не побежим занимать очередь. А она кричит. Три раза кричит, на весь корпус.

Вот начинает возиться с задвижкой, клацает, клацает, брякает по окрашенной ещё до революции двери, ворчит чего-то себе под нос. Наконец, отворяет. Двери и стены, действительно, в последний раз красили очень давно. Краска на стенах полопалась, потрескалась и ощерилась, загнулась неровными краями. Хочется их отколупнуть, но руки привязаны.

Кормежка. Дверь с шипением, шкрябаньем о линолеум, растворяется и тетя Маша протискивается внутрь нашего обиталища. В каждой руке по огромному шприцу.

Я еще захватила то время, когда больных кормили ложками. Давали и первое, и второе, и компот. Правда, компот без косточек. Тогда ещё лечили, какие-то уколы ставили, заставляли таблетки проглатывать. Потом пришёл новый главный врач, и таблетки давать перестали. А во время обеда, да, тогда ещё был обед, не кормежка, стали смешивать первое и второе. А когда сократили нянечек, то туда же, в тарелку с супом и картофельным пюре стали добавлять поварешку компота. Противно, но привыкли быстро.

А теперь и вовсе упростилась кормежка. Чтобы меньше с нами возиться. Каким-то большим смесителем, миксером, я его не видела, но мне кажется, что он большой и страшный, взбивают в жидкую пасту и первое, и второе, и компот, или кисель, разливают эту массу по шприцам и кормят нас. Из них, из шприцов и кормят.

Тетя Маша подходит к Вальке, без лишних разговоров сует ей в полуоткрытые губы рожок от шприца и давит на ручку. Валька торопливо глотает, захлебывается, снова глотает, снова захлебывается, пытается отстраниться, отвернуться, но рожок упирается в край рта и не позволяет отвернуть голову.

– Вот, молодец! Молодец, жеребец, что кобыл охаживал! Ха-ха-ха!

Тетя Маша громко смеется над своей сальной шуткой, она очень довольна собой, у неё прекрасное настроение. Мне становится противно, не нужно было смотреть, как Вальку кормили, как она давилась и сплевывала то, что не успело проскочить в горло.

Шприц, грязный и скользкий, наполненный какой-то серой смесью, уже тянется к моему лицу. Тянется, тянется…. Мне страшно.

– Нет! Нет, я не хочу, не хочу! – Я кручу головой, стараюсь увернуться, спрятаться, исчезнуть….

– Ща! Захочешь!

Тетя Маша наотмашь бьет меня по лицу тыльной стороной ладони, как будто рядом сверкнула молния. Я на какое-то время, как и хотела, исчезаю, прячусь от этого мира…. Но быстро прихожу в себя, так как надо глотать эту массу, глотать, чтобы не захлебнуться. А тетя Маша, закусив губу, до упора вставила рожок в мой безвольный рот и с усилием давит на ручку. Давит, что есть сил, так, что масса врывается ко мне в рот упругой струей. Я стараюсь, стараюсь, но все же не успеваю все проглотить и захлебываюсь, закашливаюсь.

– У-у! Стерва! Чуть-чуть не дохлебала. Ха-ха-ха! Ладно, до завтра не сдохнете.

Широко покачивая огромными бедрами, тетя Маша удаляется. Шабаркается засов и все стихает. Я пытаюсь хоть как-то обтереть испачканное лицо, но ничего не получается. Ещё вчерашний, позавчерашний и совсем давнишний суп засох на валике, который крепко прикручен у меня под головой вместо подушки. Какой-то суп уже давно прокис и теперь воняет кислятиной. Нет. Это раньше он вонял кислятиной, теперь же просто пахнет кисленьким, просто пахнет. И совсем не противно.

Хорошо, что кормежка у нас всего один раз в сутки. Хорошо. У меня снова заплыли оба глаза, один от Маринки, другой от тети Маши. Это даже хорошо, что заплыли, – можно отдохнуть от этой опостылевшей палаты, от серого, в тенетах потолка, от Вальки, постоянно рвущейся на волю.