Герт Нюгордсхауг - Горький мед. Гренландская кукла. Кодекс смерти. Девятый принцип. Перст Касандры

Сердце бешено заколотилось.

Правая нога прикрыта простыней. Ноготь на мизинце правой ноги у Фредрика почти не был виден, зарос.

Он взялся за край зеленой простыни. Осторожно приподнял и посмотрел на правую ногу. Тут же отпрянул и поторопился прикрыть тело.

Его собственный мизинец.

Нет! Ему хотелось завыть. Его обманули, загипнотизировали, заколдовали, обвели вокруг пальца! Неправда!

В отчаянии он одним движением сдернул простыню на пол, отшатнулся и повалился на стол в соседнем ряду, оперся локтем обо что-то мягкое, восстановил равновесие и услышал шипение трупа, на который он только что облокотился.

Сдернул парик, чужие волосы мешали ему. Они так наэлектризовались, что у Фредрика из глаз сыпались синие искры.

Лицо, кошмарная желеобразная масса, пустые глазницы, ни губ, ни носа, одни кости, и зубы. Лицо. Он согнулся, сломался пополам, ужасный привкус во рту, он застонал, на глаза навернулись слезы.

Прошла целая вечность. Ни в коем случае не смотри в лицо этого трупа. Смотри на цементный пол.

«Sin cara, sin cara! Asseinato!» Он слышал истерические вопли испанки, тяжелый, затхлый воздух в Большой галерее.

Он комкал парик. Затем медленно выпрямился, взял себя в руки, и стараясь как-нибудь случайно не увидеть лица трупа, поднял простыню.

Руки тряслись. Сам он дрожал, как в лихорадке, но собрав остатки воли, осмотрел синеватое тело. Шрам над правым коленом, оставшийся после укуса собаки в детстве. След ожога на бедре. Три родимых пятнышка у пупка. Шрам от аппендицита. Волосы на груди. Родимое пятно рядом с левым соском.

Все на месте.

Плюс свежий разрез на груди. Аутопсия. Судебно-медицинская экспертиза.

Руки неожиданно перестали дрожать, и он спокойно расправил простыню. Аккуратно загнул ее край, чтобы был виден прикрученный к ступне номер. Как было до его прихода. Он разгладил все складки, поглаживая застывшее тело: зато его руки были теплыми! Он жив! Он провел пальцем по ступне, пощекотал ее, подержался за пальцы, когда-то они были такими мягкими и послушными, он не мог оторваться, не мог повернуться и уйти, он должен попытаться передать чуточку своего тепла холодной ступне, несчастная его нога, ледяная, застывшая. Может, она опять оживет? Он ничего не видел сквозь какую-то влагу, вдруг набежавшую на глаза, он сглотнул, но слезы все текли и текли по щекам, он никак не мог остановить их, и все крепче и крепче сжимал ступню, пока, наконец, не оторвался от холодного тела и не бросился вон из зала.

Он ничего не видел и с трудом пробирался между столами, между зелеными свертками, мимо ужасных чужих ступней, прочь из зала, в коридор и вверх по лестницам, наталкиваясь на стены. Парик где-то потерялся. Наконец Фредрик в очередной раз стукнулся лбом о стену, застонал, забился и осел на пол.

Кругом темнота и вода; он тонул. Все глубже и глубже. Прохладно. Хорошо. Он будет лежать и ничего не почувствует. Потом остынет. Навсегда. Закостенеет и заледенеет. Никогда больше не сможет двигаться. Прекрасно.

Тут он почувствовал, как его встряхнули, приподняли и прислонили к стене. Он сморгнул и постарался рассмотреть, что происходит. Какой-то мужчина. В белом халате и резиновых перчатках. В свободной руке держит парик Фредрика.

— Самое ужасное позади. Я знаю, вам нелегко. Но все идет, как надо. Постарайтесь высвободиться из пут безразличия и апатии. Все будет хорошо, мистер Дрюм. К сожалению, я больше ничем не могу помочь вам. Но тем не менее вы можете мне поверить. Все будет хорошо. Только не поклоняйтесь богине печали.

Человек в белом халате нахлобучил ему голову парик и тут же нырнул в соседний зал. Фредрик открыл рот и попытался кричать, но напрасно — он не мог издать ни звука.

Голос. Он узнал его. Голос старого египтянина, который принес ему газету, которого он встретил у отеля!

От холода у него зуб на зуб не попадал. Медленно он приходил в себя: слова старого египтянина успокаивали. Уверенный голос.

Все будет хорошо.

Угу.

Он слышал это. Если бы еще этот таинственный друг потрудился рассказать хоть что-нибудь, объяснить или намекнуть, почему Дрюм вдруг очутился на холодной лестнице в подвале морга, в полной растерянности после того, как увидел собственный труп. А этот старикашка просто говорит, что не может больше ничем помочь ему, и исчезает. Мило.

Кто он?

Пора отсюда выбираться, если только он не хочет получить воспаление легких. Высвободиться из пут безразличия и апатии. Неужели это говорилось о нем? О Фредрике Дрюме? Чтобы он поклонялся богине печали? Да ни за что!