Павел торопливо выскочил из «Аутлука». Это было еще одним ужасом союза – непременное чтение друг дружки. Ноша и крест, которые не так-то просто было сбросить с хребта. Потому что все барахтались в одном браконьерском неводе – коллеги, недруги, союзники и случайные попутчики, а в такой горохово-перловой каше без обид ну никак не обойтись. Причем обижались тотально все и на всё – прежде всего на собственную непечатаемость и невостребованность, а после, разумеется, на тиражи и успехи коллег. Тот же Денис, если забегал в гости, тут же бросался к полкам Павла, бдительно отыскивал свое. Если находил, тут же принимался листать. И горе хозяину, если находились слипшиеся страницы (а они, увы, находились), если обнаруживалось, что книгу даже не раскрывали. Приходилось успокаивать и оправдываться. А после пить мировую, после которой Денис долго и нудно учил Павла, как пишутся большие романы и насколько труднее писать маленькие и неприбыльные рассказы. Все, по его словам, требовало звериного упорства, обильного пота и каменной задницы. И ровно такое же упорство Павлу приходилось проявлять, читая многостраничные опусы коллеги. Было в этом даже некое соответствие – как писалось, так, верно, и читалось. Но мысль была настолько крамольной и провокационной, что высказывать ее вслух Павел не решался.
Еще больше начинали дуться и коситься, когда проходил слух о каком-нибудь столичном тираже или премии. Тот же Вячеслав Галямов, получив нечто звездное в Испании, а после еще и в Германии, месяцами скрывался от коллег, не заглядывая в родной союз. Один раз даже отсиживался у Павла. После седьмой или восьмой рюмки мэтр, расчувствовавшись, признался, что не от жадности прячется – от сглаза. Смешно, но в сглаз светлоголовый и мудрый Вячеслав Галямов простодушно верил. Даже единственный пышный обмыв губернаторской премии наградил его приступом радикулита и гипертоническим кризом. «Такие вещи, Павлуш, просто так не совпадают! – мотал он перед лицом собеседника указательным пальцем. – Деньги надо зарабатывать тихо. Чем больше суммы, тем скромнее их зарабатывай. А лучше сразу делись и отдавай. Опять же без помпы и лишнего шума. Как это делают самые умные из толстосумов…»
Павел медленно опустил голову на руки, веки сами собой сомкнулись – два маленьких забрала, зыбкая защита от фотонных атак. Дремотная река, всегда плещущая где-то поблизости, омыла полушария, начала терпеливо очищать от дневной липучей шелухи. Еще минута-две, и он бы заснул прямо за столом, но пчелой загудел мобильник, и пришлось встряхнуться. Прежде чем ответить, Павел внимательно взглянул на телефонный дисплей. Это был Миша Ржавчик, поэт и администратор союза. Никто уже и не помнил – какого именно. В Москве подобных союзов было четыре, в родном городе Павла всего два, но и в этих двух союзах особо широкие натуры то и дело путались, аки в трех соснах.
– Никак дрыхнешь?
– Нет…
– Я по голосу слышу! А здесь, между прочим, жизнь бурлит и кипит.
– Здесь – это где?
– В Крыму, разумеется! – Ржавчик тут же съехидничал: – Я о нашем союзе, если ты уже запамятовал.
– А что, чей-нибудь день рождения?
– Не угадал!
– Умер кто-нибудь?
– Пальцем в небо!
– Слушай, Миш, не до тебя, ей-бо. Если все живы-здоровы…
– Я письмо тебе написал! По электронке. Ты что, не читал?
– У меня их два миллиона скопилось.
– А ты посмотри среди сегодняшних.
– Не буду я ничего искать, – возмутился Павел. – Раз позвонил, будь добр, объяснись.
– Что ж, разъясняю: у нас транш, Паша! Самый что ни на есть срочный!
– То есть?
– То есть – творческая командировка. Оплачиваемая и симпатичная.
– Миш, ну какие командировки! В нашем-то возрасте. У меня дела, писанина. Опять же спина бо-бо, поясница…
– У всех бо-бо, но пыхтим-терпим, небушко коптим. Тем более – такой шанс. Мы не подсуетимся, другие перехватят.
– Пусть.
– Пашунь, я тебя умоляю! Мы же племя сорокалетних – обязаны помогать друг другу. Смотри, какой молодняк кругом наглый пошел, совсем стыд потеряли. Гардемарины, бляха-муха! Кафедры в двадцать пять захватывают, в тридцать докторские норовят защитить, в замминистры выползают. Ты ведь не из таких, правда?
– Меня в замминистры не выберут.
– И меня не выберут. Хотя и напрасно. Так что внемли и прислушайся. Я ведь другим мог звякнуть – осчастливить, так сказать, и порадовать. А я сразу к тебе… Ты пойми, не будем друг другу помогать, дуба раньше времени дадим, плесенью покроемся.
Читать дальше