Мы вылезли из машины и неуверенно пошли к универмагу. Внутри было тепло и Пашка немного расслабился после промороженного нутра УАЗ-ика.
– А меня милиция не поймает? – тихо спросил он.
– Нет, – без всяких угрызений совести обманул я. – Милиции тут нет.
Здание РОВД находилось рядом, но Пашке об этом было знать не обязательно.
– А какая ваза? – шептал он.
Я в уме прикинул размер вазы, головы брата:
– Вон та, вроде.
– Хорошо, – он внезапно схватил тяжелую вазу и напялил на себя.
– Мальчик, ты что делаешь? – всполошилась молоденькая продавщица.
– А-а-а-а! – приглушенно ревел брат.
– Это он чего? – подбежала вторая, пожилая. – Это что тут?
– Он задыхается!!! – закричал я. – Умирает!!!
– Мальчик, мальчик!!! – трясла Пашку за плечи пожилая. – Мальчик!!!
– Сдохнет сейчас!!! – орал я, понемногу пятясь к выходу.
– Вера Тихоновна, – испуганно спросила молодая, – что делать?!
– Без паники, Аня! Беги к телефону, вызывай скорую!
– А как звонить?
– А я знаю?!
– Что тут происходит? – вошел отец с поднятым воротником, в низко надвинутой на глаза шапке и с повязкой «Дружинник» на рукаве тулупа. – Что за крик? Кого режут? – лица почти не было видно.
– Мальчик!.. Надел… – плакала Аня. – На голову… А я… я…
– А вы сядете за убийство, – оскалился отец.
– За что?!
– Найдут, за что.
– Я только подошла, – попятилась Вера Тихоновна, – я ничего не видела!
– Ребенка надо немедленно доставить к врачу, – подхватив Пашку за плечо, потащил к выходу. – Я беру это на себя, оставайтесь на месте и не паникуйте. Спокойствие, только спокойствие, – обернувшись в дверях, прокричал он. – Писем не ждите, читайте в газетах! – скрылся в ранних мартовских сумерках.
– Ты знаешь этого мальчика? – спросила меня Вера Тихоновна.
– Нет, первый раз вижу.
– А ты что тут делаешь? – подозрительно смотрела она.
– Пришел велосипеды посмотреть…
– Велосипеды не здесь, они на втором этаже, – сказала Аня.
– Ну, я пойду… – я не спеша шел к выходу.
– А ты чей? – не унималась пожилая. – Что-то я тебя не знаю.
– Фролкин я, Петя, – сказал первое пришедшее в голову.
– А живете вы где?
– Возле хлебозавода. До свидания, пойду я.
– А велосипеды? – не поняла Аня.
– В другой раз, – выскочил на улицу и, стараясь не поскользнуться, побежал к автостанции.
Рассказ участвовал в конкурсе короткого рассказа «Мой дом», проводимом риэлтерским агентством «Недвижимость линия закона» (г. Гомель, Беларусь) и радио «Гомель Плюс» 103.7 FM (РУП ПТЦ «Телерадиокомпания «Гомель», Беларусь)
Когда я был совсем маленьким, мы жили в деревне Пеклихлебы. Квартира на втором этаже панельки, балкон незастеклен. Однажды в воскресенье мать нашла на балконе гнездо с пищащими птенцами.
– Вить, а Вить, – сказала отцу, жующему на кухне, – у нас птенцы.
– У нас не птенцы, а спиногрызы, – отец зло посмотрел на меня. Я стоял на табуретке, ожидая, пока ему захочется послушать стишок. – Чего в рот заглядываешь? Это некультурно.
– Можно мне, – сглотнул слюну, видя, как челюсти отца безжалостно перемалывают бутерброд с салом.
– Чего тебе?
– Сало…
– По сусалам! Губа не дура, – почесал левой рукой ухо. – Я в твоем возрасте на лебеде и сныти жил, а тебе сало подавай.
– Не давай ребенку сала, – вошла мать, – руки будут жирные, шторы испачкает.
– Ну и пусть пачкает.
– Не тебе стирать!
– Видал, старшОй, – подмигнул он, – мамка не разрешает. Так бы я тебе дал, но мамку надо слушаться.
– Там птенцы, – снова начала мать.
– Где?
– На балконе.
– Большие?
– Нет, мелкие еще. Пищат так смешно, – улыбнулась мать.
– Жалко, – доел бутерброд и принялся делать следующий. – Можно было бы «цыплят табака» зажарить.
– Вить, тебе бы только пожрать! Голубь – птица божия. Его есть нельзя.
– Опять начались бабкины сказки, – недовольно поморщился. – Валь, я кандидат в члены партии, атеист, а ты про бога плетешь. Нет его!
– Хорошо, пусть нет, – боязливо перекрестилась, – но все равно, голубей есть нельзя.
– Почему?
– Голубь – птица мира.
– Сама ты птица мира. На голодный желудок никакого мира не будет, – начал жевать. – Война войной, а обед по расписанию.
– Я их оставлю?
– Оставляй, подрастут – посмотрим, на что они сгодятся.
Мать хлопотала над птенцами едва ли не больше, чем над новорожденным Пашкой, но выжила только одна голубка, которую мать прозвала Гулей. За лето Гуля окрепла и оперилась. Сидела на руках матери, важно ходила по квартире, гадила отцу в обувь. Никуда не улетала, следила с балкона за улицей.
Читать дальше