Евгений Бакало - Десятый круг

– Урод, мне ж еще ночь дежурить! – санитар как ошпаренный отскочил, бросив меня на асфальтированную, изломанную проросшей травой дорожку. – Сука. Ну ты у меня отхватишь ща.

Этот здоровяк в белом халате, как раненый зверь, готовящийся к прыжку, стряхнул на траву источающие зловоние тапки. Бросил на траву Пашку, вытирая уже голые ноги о его одежду.

Мне полегчало от высвободившегося желудка. Я понимал, что сейчас меня будут бить, но было все равно. Я просто упал на асфальт и сжался в позу зародыша. Я ждал. И тут привычный перелив моих лучших наручных часов «Патек Филип» сообщил о наступившем новом часе.

– Падла, уже часы спер, – едва выдавил я, прозревший, что именно тяжелое шлепало меня по ребрам.

Санитар вмиг понял, что оказался пойманным за руку на месте преступления. Он опешил, но секунда прошла, и нужно было реагировать – желательно так, чтобы я на своих претензиях поставил крест. Он выпалил: «они уже не твои, пациент!» и сжал кулаки.

Однако, не отвесив ни одного удара, кулаки вдруг расслабились. За моим скрюченным телом из кустов вырос великан. Натурально двухметровый детина с искаженным лицом – точнее, с неестественно кривым черепом. Его рука сжимала высокий черенок метлы, собранной из нескольких старых веников. Великан просто стоял и смотрел.

Плохо скрывая неприязнь, санитар проговорил:

– Миша, иди отсюда. Иди хоть в задницу! Но ты ничего не видел. Уловил?

Я понял, что Миша мой спаситель, пусть даже и временный. Воспитательный акт от санитара переносится на потом, а пока… Сергей, как верный волк системы, взял нас с Пашкой в лапы-пасти и потащил дальше. Он даже не побрезговал надеть свои испачканные тапки. И зловоние от них провожало нас по тенистой аллее лечебницы.

Низкое здание барачного типа носило название «Бокс», с дополнительным пояснением: «Карантин». О карантине предупреждало рукописное объявление, прикрепленное кнопкой на деревянную крашеную дверь. Ее скрип нарушил шелест листьев, а сильные руки втолкнули нас в полутьму.

– Принимай.

– Скилько?

– Двое. Карты позже принесут.

Кто-то вышел из темноты на свет зарешеченного окна. Внимательно осмотрел нас.

– А чого этот ужо в пижаме? Опять раздели хлопца? Серожа, я тоби скильки раз балакал, що мни плевать на то, що тебе разрешает цей еврей. Тут в «Боксе» я керую, и я их довжен обработать перэд приняттем. Уразумив?

– Да пошел ты. Иди и сам с ним договаривайся. Принимай как есть! – с этими словами санитар усадил нас на кушетку. За ним гулко захлопнулась старая тяжелая дверь.

Начальник «карантина» подошел ближе. Слегка наклонился над моим лицом. В своем полумраке сознания я прочитал его карточку на груди «Харон Богдан Иванович».

– Ну, пойдем, хлопцы. По первой баня. Сами то можете идти? Эй ты, доходяга, бери его и айда мытця. Вы, я дивлюсь, из запойных. Ну, це добре. Не юродивые, уже хорошо. А то беда з ийми.

Харон Богдан Иванович. Он говорил на смеси украинского и русского языков. В Харьковской области такое было частым явлением. Сам же Богдан Иванович, мужчина коренастый, лет шестидесяти. Пытливый взгляд, крепкие руки. Он внушал желание его уважать, может, даже бояться. За несколько минут Харон не проявил ни малейшей агрессии или намека на силу. С таким человеком хотелось быть друзьями, и не в ком случае не иметь его в числе врагов.

Пашка тянул меня по коридору со стенами крашеными грязно-зеленой эмалью. Потом была душевая со стойким запахом скипидара и разлагающегося от влаги дерева. Куски хозяйственного мыла, разрезанные пополам, лежали на деревянных скамьях рядом с оцинкованными тазами. Из стены торчали ржавые вентили душевого крана. Все было коричневым от вездесущей ржавчины, влаги и гнили. Включили теплую воду и каждый занял место под отдельным гусаком.

Вода. Она немного привела меня в состояние жизни. Можно было выходить, одеваться. Пижама вернулась в еще более жутком состоянии: засушенная и горячая. Прожарили от души. Я с каждой минутой приходил в себя. Но все еще тошнило, голова кружилась и сильно болел затылок.

– Одягайся, да и у карантин! – проговорил Харон. – И слухай тут тильки меня. В карантине будэте не долго. До вечора. К тому времени вас определят до отделения и палаты. У мэнэ тут нэ шуметь. С кем хотите, можно балакать. Но ежли кто сполонен, не отвязывать. На очко ходить в аккурат, вы не одни. Ежли шо, зовите. Кто-то всегда нэ далече. Вопросы задавайте. Тут нэ тюрьма. Больница… – и он замолчал, философски уставившись в окно.