Владимир Молодых - Казачья Молодость

– Да, Нина, ты ошиблась веками. Средние века даже в России уже как полвека пошли, – сказал я.

– Ты зря, Нина, так расстраиваешься. Вот, Яков. Станичный казак. И в нем немало рыцарского, если присмотреться. Представляешь, он мне бросил в разговоре «ты», мне – адъютанту его превосходительства. Я еле удержался, чтобы не вызвать его на дуэль. У меня в газах потемнело… Я, конечно, закусил удила: тебе, казак, это так просто не пройдет. Но когда эта «темная для нас для всех лошадка», взяла у нас один приз, а затем и второй, я, можно сказать волк в этом деле, понял, что с этим мальчиком надо считаться и дружить. И еще я понял, что мы не актеры, играющие, чьи роли, мы те же зрители в этом огромном зале под названием Жизнь. А Яков, действительно, оригинал и этим он отличается от нас. Он уже родился наездником, а мы, набивая себе шишек, падая с коня вновь и вновь, с трудом, спустя долгие годы, если не успеем сломать себе до этого шею, может станем такими же наездниками. Мы, может, и сделаем себя такими же всадниками, а он уже родился со всеми задатками наездника, унаследовав их от какого-то сармата-кочевника. Конь понимает нас на уровне инстинктов. Вот и Яков, я думаю, понимает своего коня лучше, чем я своего. Он унаследовал инстинкты своих предков-кочевников, которые обожествляли коня. По одной посадке в седле я вижу, что его будет не просто выбить из седла.

– Вы все о конях да о седлах, – а кто слово скажет о женщинах? – вдруг спросила Нина, почему-то глядя на меня.

– О женщинах всегда говорят на десерт. Чтобы, так сказать, оставить хорошее послевкусие от вечера. Барышням мы когда-нибудь посвятим целый вечер. Я тебе обещаю, Нина. А меня вот, что интересует: неужели тебя, Яков, все устраивает в этой жизни? Я завидую тебе. Ты можешь очаровать любую женщину. Ну, это так к слову: Нина просит сказать о женщинах. А вот как наездник я хотел бы тебя предостеречь: никогда не говори о себе что-то дурное. Пусть это сделают другие. Это к тому, чтобы знать – кто друг, а кто – враг. Хотя бывают – ни рыба, ни мясо. Ни то – ни сё. Такие долго не усидят в седле – с ними лучше не водится.

Вот такой первой и последней будет моя встреча с хорошим человеком. Как жаль, что они долго не живут.

У подъезда нас ждала коляска. Вечер той поздней осени мне показался теплым. Уже Нина усаживала его в коляску – он был изрядно пьян – когда он отвел ее рукой.

– И совсем мое последнее. Все, господа, утомляет – даже то, что тебя любят. Это аксиома жизни! Это звучит, наверное, моим завещанием. Но я все, кажется, сказал на этом свете…

Прощаясь, Нина хотела, что-то сказать, но рядом был Владимир. Так тайну своих слов она унесла с собою, лишь помахав мне рукою.

Я уходил, думая о Нине. Даже вспомнились слова Владимира: «Нина во власти отца. В иные времена ты был бы подходящим женихом. Но ты сам себе все испортил, связавшись с кружком. Ты этим просто спугнул ее отца. Он военный человек. А это честь, присяга. Но ты все равно счастливчик. Ты сделал себе имя на весь округ. Я слышал, что у тебя есть богатая невеста. Софья! Она принцесса богатого своего приемного отца. Хотя я слышал и такое, что Бутин родной отец Софи».

Последние слова Владимира просто оглушили меня, но ненадолго. Что из того, что она дочь Бутина? Если у меня даже не возникла мысль спросить Нину о здоровье Софи. Ведь Софья живет там, где когда-то жил и я. Ведь Бутин один уехал в коляске – значит, Софи осталась в доме Нины. Да и Нина почему-то промолчала, не сказав ни слова о Софи. А все потому, что впечатление от Нины во мне было сильнее. И этот танец в ресторане!

Я возвращался домой, но и здесь в нашем глухом узком проулке, где было тихо и уединенно, как на монастырском дворе, я думал о Нине. Ее девственная нежность, блеск живых карих глаз – стояли у меня перед глазами. Но она так любит Владимира. Я видел ее в любую погоду на трибунах, если участвовал Адъютант. Даже, если и не было скачек, но он на ипподроме, то она обязательно одиноко сидит на пустой трибуне. Что это – как не любовь? Признаюсь, я сам был в него влюблен. В этом красивом человеке все было прекрасно – и тело, и мысли. И все же в нем было много демонического. В порывистых движениях, в резкости слов, в его гибком, как у хищника, стане.

Другое дело Нина. За пять лет я просто привязался к ней и теперь пытаюсь понять, где привычка к ней, а где серьезные чувства…

На бал в женскую гимназию, помнится, я попал. Чувствовал, что все это зря, но Петр затащил меня туда. Так и есть. Пробыл я там недолго. Нина была там, но она была так плотно окружена кадетами, так что мне там делать было нечего. Кадеты из корпуса встретили бы меня, гимназиста, как бешеную собаку. Они бы меня не допустили к ней на пистолетный выстрел. Ведь гимназист для кадета – это ничтожное существо, название которому «шпак». Я видел, как были с ней любезны кадеты, но она была непреступно холодна и скучна. Я издали следил за ней и заметил, что холодность очень идет к ее милому лицу. Похоже, она скучала по Владимиру. Глядя на нее, я вспомнил слова Петра, что Нину осуждают в городе за то, что она принимает ухаживание известного в городе мота, укротителя молоденьких девушек. По нему, мол, сходят с ума замужние женщины. А тут, мол, подвернулось невинное дитё – гимназистка.