Борис Евсеев - Куклак Петра Великого

– Кандидат параллельной медицины, – рекомендовался Череп, знакомясь. И при этом, как собака, слегка подгавкивал. А отгавкав, добавлял:

– Но перво-наперво – я коллектор полит-наук. Любого к себе завлеку, все ненужные законы из головы удалю! Очень я люблю вилкой из мозгов законы выковыривать. Умнявому закон не нужен! По душе ему одно беззаконие. И чтоб никто не указ ему был. Кроме меня, конечно. Все тупицы с иссохшими маковыми головками – они, они мои клиенты! Их я уже как медицинский кандидат лечить буду, – гавкал и гавкал Череп.

Для проверки способов лечения нужны были Черепу подопытные людишки. Глуповатые, как морские свинки, которых просом не корми, а только дай им излить слюну на жизнь и предков своих во всём обвинить. Таким глуповатым пареньком в офицерском мундире Петруша доктору Черепу и показался.

«Для вскрытия мозгов подойдёт! И костюмчик карнавальный сгодится».

– Слышь, Ланцетик? Какой-то этот парнишка весь из себя забронзовелый. Правильно мне кажется или нет?

Санитар Ланцетиков с длиннющей, как у гуся, шеей в эти минуты вертел головой, что-то на ярмарке высматривая, и слов доктора не услышал.

Но Череп не обиделся, а перекинулся мыслью на новое удельное княжество, которое ему всё время хотелось вместо России-матушки учредить. В тайных записках именовал он это княжество очень даже взволнованно – Герцогством Вечных Надежд. Сокращённо – «ГВН». А ещё герцогство расшифровывалось как «Гордая Власть Немногих».

Иногда этот самый «ГВН» даже во сне Черепу являлся. Был «Гэвээн» шерстист, как муравьед, имел трубкообразную морду с узкой ротовой щелью. Щель ротовую муравьед своим длиннющим языком всю дорогу пытался расширить. Но рот его так всё время щелью и оставался.

Череп даже углём на картонках «гэвээнное» княжество-герцогство изображал. Причём на рисунках это хоботное государство окружали места, сильно смахивавшие на измученный тяжкими трудами советский колхоз. Так, во всяком разе, говорили те, кто колхозы видел.

Колхоз был – умереть и не встать! С председателем-муравьедом на тронном месте. С непролазным бурьяном и громадными пустыми коровниками, заслонившими собой полнеба. Однако если глянуть с другого боку, особенно на рыщущих в поисках добычи жителей, то напоминал этот самый «Гэвээн» картину художника Опёнкина – «Распрекрасная жизнь кикимор и леших». Лешие без конца по лесам рыскали, кикиморы на них день и ночь батрачили. При этом сладко-булькающими голосами звали леших назад.

Правда, иной раз вставала перед Черепом в декорациях и другая сценка:

Выходил на крыльцо мужик, выносил огромный барабан-тулумбас, озирал окрестности изумлённым взором, ласково свой турецкий котёл по натянутой шкуре оглаживал, начинал барабанить и меж ударами завывать:

– Гэвээн – ты блажен! Гэвээн, – не хоти перемен! И-э-э-н – и-э-э-н…

Эхо мужику отвечало охотно. Лешие в бороды ухмылялись. Миловидные кикиморы хрюкали в кулачок. И тогда выходила на крыльцо красавица Маланья. Мужика дрыном охаживала, расширения семейства от него добивалась. На что мужик ей отвечал:

– Не видишь, Малашка? Тулумбас настраиваю! Как настрою и вдарю колотушкой – все на поля-луга трудиться выбегут. После этого расширением и займёмся. Иди, поспи чуток…

Но в тот день мысли Череповы про ГВН книжная ярмарка перебила.

Оторвавшись от созерцания кикимор и мужиков с тулумбасами, доктор Череп набрал номерок знакомой медсестры. Звали её Эдита, а по фамилии – Спонжик.

Умненькая эта блондинка часто доктору в полит-опытах помогала.

Медсестра примчалась, как ветер.

– Эдита, Эдита! Ты что-то сегодня сердита! – даже запел Череп от счастья.

– Станешь тут сердитой! – выпалила пани Спонжик. – Зарплата карликовая, больные все как на подбор притворщики и вирусоносители!

– Ладно, блонда, склей свои губки. Видишь мальчонку в камзоле петровском? Надо его потихоньку к нам в подвал заманить.

– Не такая уж я дура, Вир Зелепухович, чтобы меня блондой звать! Блонда – это вообще-то кружево такое. Поэтому зовите меня просто и нежно – беляночка! Или не стану никого в подвал заманивать!

– Беляночка так беляночка. Ты мне только мальца в подвал замани – буду звать, как захочешь. А пока тащи его в машину!

Тем временем голоногие Петрушу к телекамере подтолкнули.

Операторша в куртке кожаной, на целую ладонь выше пупка подскочившей, трепетно шевельнула ноздрями. Совсем как Лошара Игнатьевна. Потом камеру на коричневое плечико вскинула и, подмигнув, спросила: