Сергей Листвин - Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

Кэп влез на огромный камень, поднял руки к солнцу и крикнул:

– Мир вам, люди!

Это звучало как откровение. Этот мир Кэпа был не «мир» с плакатов и конкурсов политической песни. Он был настоящий. Тёма поразился, как много смысла, оказывается, может быть в затёртой истрёпанной фразе.

Они играли в пятнашки в холодной весенней воде, и каждый раз, когда Тёма касался Лизы, или она случайно хваталась за него, чтобы сохранить равновесие, он чувствовал, как через его тело бежит электричество – резким разрядом или мягким течением, поднимаясь вверх по позвоночнику, уходит куда-то в макушку и наполняет его ощущением полного безоговорочного счастья. Пожалуй, тогда он первый раз осознал, что любит её, что это не просто симпатия, не просто влечение.

Потом, вечером они пили чай у Ирмы дома. Лиза сидела, закутавшись в плед, счастливая и умиротворённая, а Тёма смотрел на неё с такой нежностью, что только слепой бы не заметил, как он влюблён.

– Воздух чувствуете, какой, а? – спросил их Кэп, стоя у открытого окна. Он закрыл глаза, вдохнул запах свежей листвы и улыбнулся. Он был пьян одним этим запахом.

Тёма удивился тогда, что сам не пьянел от него раньше, понадобилось встретить Лизу, чтобы рядом с ней этот запах и эти сумерки, эта тишина и стрекот кузнечиков стали такими значимыми и счастливыми.

– Ты хорошо улыбаешься, Тёма, но всё время молчишь, – говорила ему Лиза. – Ты – хороший. Был бы ты постарше, может быть, у нас что-то и получилось бы.

Она была старше его, но дело было не только в возрасте. Разница в шесть лет с Ирмой им почти не ощущалась, разница в два года с Лизой была пропастью. У них был слишком разный опыт. Он был для неё только мальчиком-пажом.

Она проводила с ним дни, а к ночи её начинало тянуть на приключения. Она могла пойти в бар на крышу Европейской, а потом позвонить Тёме под утро совершенно пьяной или поехать ночевать к старому приятелю – музыканту Грише, которому недавно стукнул тридцатник.

– Не провожай меня, – говорила она и уходила, оставляя Тему мучиться от ревности.

Он ехал домой, гасил свет в комнате, чтобы родители думали, что он спит, а сам сидел и смотрел на часы, стараясь не думать, с кем сейчас Лиза и что она делает. У него не очень получалось, ему чудилось, что он слышит, как она тяжело дышит и стонет в чьих-то объятиях, и он сжимал до хруста кулаки и кусал губы. Твёрдо решив забыть её и никогда больше не видеть, он засыпал и видел её во сне – нежную и светлую, как в тот вечер в Холмах.

На следующий день он звонил ей с твёрдым намерением сказать «прощай», слышал, как она говорила в трубку: «Ой, Тёма, здорово, что ты позвонил!» – и неожиданно для себя говорил: «Лиза, я так по тебе скучаю».

Однажды, когда они пили кофе в Гастрите, в кафе зашли двое: длинноволосый парень и сексапильная девушка в коротком платье. Девушку Тёма видел раньше на Невском в компании панков, а парень был ему незнаком.

– Видишь того брюнета рядом с Вороной? – тихо спросила Лиза, показав глазами на парня с волосами до лопаток.

– Когда мы познакомились, ему было шестнадцать. Представляешь, был такой домашний мальчик, а его угораздило в меня влюбиться.

Тёма рассматривал парня, его длиннющие волосы, руки все в феньках, вытертую кожаную куртку, рваные голубые джинсы. Он давно был гражданином в том мире, где Тёма ещё получал вид на жительство.

– Правда, сдуру я с ним переспала, – добавила Лиза. – И у него тогда совсем крыша поехала. Бредил мной, бедняжка. А когда понял, что я его не люблю, хотел прыгнуть с девятого этажа. Родители его еле удержали. Потом он в дурке лежал. А сейчас, смотри, бодрячком.

Когда Тёма приходил домой, он вспоминал, что есть ещё другая жизнь, что надо готовиться к поступлению, по-хорошему надо бы играть каждый день часа по четыре. Он брал гитару, доставал ноты этюдов Черни, но через некоторое время замечал, что он играет Отель Калифорния и вспоминает, как весной собирал с Ирмой в её маленьком садике прошлогодние листья, а из открытого окна звучали Eagles . Лиза бегала по саду, подбрасывая к неудовольствию Ирмы листья в воздух. Они падали Тёме на голову, сыпались за шиворот. Он, улыбаясь, вытряхивал их из-под рубашки, а Лиза звонко хохотала. Потом она положила руки им на плечи, и они стояли втроём, обнявшись, и смотрели, как ломкая высохшая листва сгорает в оранжево-красном пламени костра, наполняя сад дымом – бело-сизым и горьковатым. С тех пор этот запах всегда напоминал Тёме о ней.