Юрий Чернявский - Сказка №3. Перекресток имени Бабы-яги

– Радио, – опять подсказал Голос.

Да, радио. А потом поехали на запад убивать животных (Альберт знал, они всегда так делают). Но перед отъездом, один из них, тот, у кого были необычные рыжие волосы на голове, собрал и спрятал в пещере между корней баобаба часть своих сокровищ (Альберт всё это видел сам, он всё время лежал за кустом неподалеку. Подглядывать за чужой едой неприлично, но…). Альберт не умел брать чужое, да и вряд ли ему пригодились бы вещи великана. Теперь он посмотрит и положит всё на место и даже постарается ничего не испортить… Красиво! Такие белые, такие круглые, легкие, много и разные…

– Тарелки, – вежливо подсказал Голос.

– Спасибо, – мысленно поблагодарил Альберт, – да, тарелки. И тут к нему снова пришла мысль: «Нельзя игнорировать знаки судьбы, не случайно же он тогда оказался здесь за кустом, прошлым летом».

– Куда прешь?! – прокричал Верблюд, – здесь прямо ходить нельзя, это тебе не какая-нибудь вонючая Калахари, – это Пустыня песка.

– «Какой неприятный голос», – подумал Альберт. Он уже начинал скучать по своим обычным сновидениям, без подтекста.

– У тебя очень скромные способности, – продолжал хрипеть Верблюд, – умеешь ли ты слышать пески, Человек?

– Но Альбатрос говорил…

– Альбатрос, – презрительно скривил большие губы Верблюд, – что он знает об Океане?! Вот оно, настоящее море, живое и бескрайнее, – он гордо вскинул голову. – А у Альбатроса всего лишь бессмертие и много воды…, так много воды…, – мечтательно повторил Верблюд, – что ему никогда не понять Что—то такое и не расслышать за шумом волн голоса песков. Альбатрос неисправимый романтик, а мне некогда мечтать – я ученый. В состоянии ли ты уразуметь глубину моей мысли? Я даже почти знаю Что—то такое. И еще я выдающийся коллекционер. Я собираю мудрые высказывания про верблюда, готовлю к изданию эпохально—поучительный сборник под названием «Верблюд Прекрасный и его роль в формировании всемирного интеллектуального наследия».

«Похоже, любимое слово у него – я», – подумал Альберт, а вслух спросил: – И что же ты почти знаешь про Что—то такое?

Но Верблюд, похоже, не слышал его: – Вот ты, например, мог бы приобщиться к великому, рассказав мне какую—нибудь мудрость про верблюда. И я, возможно, внес бы ее в свой сборник, если бы посчитал достойной истории.

– Ну, – подумав, сказал Альберт, – например такая мудрость: «Собака лает, а караван идет».

– Старо, – презрительно сказал Верблюд.

– Или вот, – вспомнил Альберт, – «Когда караван поворачивает, хромые верблюды оказываются впереди».

– Слыхал такое, а что-нибудь из бушменского эпоса?

– Но в нашем эпосе не упоминаются верблюды.

– Ну, дела! Вы еще более отсталые, чем я думал. Надо же, – кипятился верблюд, – не упоминаются. Ну ладно бушмены не упоминаются в моем трактате, это и понятно, но верблюд, в вашем убогом эпосе…

– Я не хотел расстраивать тебя, – сказал Альберт. – Ну вот, например, такая мудрость: «Верблюд настолько мудрый, что все в шоке от того, что он знает то, чего не знает никто», – изобрел он на ходу, надеясь, что такая «мудрость» не может не понравиться этому животному.

– Да, в этом, пожалуй, что—то есть, – довольно пожевал губами верблюд. Это из какого эпоса?

– Точно не скажу, но по—моему…

– Это легенды и мифы древней Чехословакии, – пошутил Голос.

– Это легенды и мифы древней Чехословакии, – поверил Альберт.

– Ведь могут, когда захотят, – после этого Верблюд стал вдруг очень серьезным и сказал. – Меня уже зовут, пора.

– Кто зовет? – не понял Альберт

– Пески, один я слышу их голос. Итак – мне пора, – он повернул в сторону заходящего солнца, гордо поднял свою странную голову и стал плавно удаляться, вычерчивая копытами на песке причудливую змею. Альберт вдруг вспомнил еще одну мудрость пустыни: «Путь к истине извилист, как след верблюда на песке».

Верблюд остановился, обернулся и сказал: – Альбатрос, в сущности, плохо знаком с моим творчеством. Я ведь и вправду не знаю Что—то такое, но я почти уверен, что это знает красивая смелая женщина с белым цветком в руке.

Давно, еще в детстве, Альберт научился понимать язык людей. Он узнал об этом совсем случайно. Альберт, как обычно, играл на семейной поляне с другими детьми в «безжалостного охотника». Это была любимая его игра, в которой по очереди становишься то добрым охотником, то безжалостным охотником, то хорошей добычей, то случайной добычей. Но больше всего ему нравилась роль невкусного ненужного зверя. Тогда он мог спокойно наблюдать со стороны, как перед ним разыгрывается драма жизни. Ведь он был невкусным ненужным зверем и ему не надо было выслеживать добычу или убегать от охотничьих стрел. Бушменские дети всегда были плохими актерами, поэтому представление получалось очень правдоподобным. В тот день Альберту повезло с ролью. С высокомерным достоинством униженного зверя он следил за развитием охоты на вкусного нужного зверя и очень переживал. Он видел, что его младший брат, Ла—Пай, играющий доброго охотника, неверно выбрал позицию соответственно направлению ветра и его, вероятнее всего, учует добыча. «Безграмотный тактический просчет», – подумал Альберт и удивился. Раньше ему никогда не удавались такие точные формулировки. Еще чуть позже он вдруг стал понимать, что приятное бормотание, постоянно исходящее от дедушки То—Ки, разделяется на фонемы, слоги и даже целые слова, а если увидеть картину в целом, то выйдет полноценный монолог, наполненный определенным смыслом и житейской мудростью. Дедушка То—Ки давно, уже два сезона, не мог принимать активного участия в общественной жизни племени по старости. Но он имел звание заслуженного охотника племени и поэтому, выйдя на пенсию, без проблем устроился на престижную работу по присмотру за детьми в светлое время дня. Альберт подошел поближе к сидящему в тени большого дерева То—Ки и прислушался. «Странно, что раньше я слышал здесь только приятный шум и не пытался вникнуть в смысл звуков», – подумал он.