Александр Сигаев - Высшая степень документальности

– Может помочь чем?

– Нет, просто никто не приехал, – шмыгнул носом мальчишка.

– А кто должен был? – не отставал Нуллус.

– Мама. Ну, то есть она вроде и не должна была. Просто я утром проснулся, и показалось, что сегодня обязательно приедет.

– Давно уехала?

– Давно, – махнул рукой мальчишка. – Уж года два как. Да ничего, я по ней не скучаю, просто спросить хотел кое-что.

– А больше не у кого спросить?

– Спрашивал.

– И что?

– Отвечают, но не верю я им, – возмущенно топнул мальчишка. – Не могла она просто уехать. А если и могла, тогда чего ж нас не взяла, чего ж не разбудила?

– Может она и сама не знает.

– Может, всё может быть. Но спросить всё равно хочется.

– Она точно уехала?

– А как же, – усмехнулся мальчишка. – Вечером была, а утром уже нет. Куда же ей было деться? Я ночью слышал, и как машина приезжала, от нас ведь до вокзала далеко, и как всхлипывали все, когда прощались. Только я это всё потом вспомнил, а сначала за сон принял. Теперь мама присылает письма, но редко – отец их раз в месяц приносит, не чаще. Сам он их не читает, говорит, они мне адресованы. Но ничего, вот вырасту тоже уеду. Сейчас пока мне и здесь хорошо, но это потому, что я занят всё время, сегодня вот плот строить будем. А как вырасту, тут и делать нечего будет.

Мальчишка вдруг резко ободрился, очевидно, вспомнив о некоем важном и приятном деле, отбил ногами причудливый ритм, вскочил и быстро зашагал к вокзалу, обошёл его и направился в город, мелькая своей выцветшей голубой футболкой между деревьями. А Нуллус усмехнулся и сел на место мальчишки, и видел исчезающие и появляющиеся поезда, и слышал суету позади себя. Он грустил от услышанной истории, но правды наверняка не знал и догадываться о ней не хотел. И грусть от несуществующего прошла, и пришла радость от неосязаемого. И он радовался моменту, в котором не нужно было искать крышу от дождя, стену от ветра и слова, чтобы свою радость выразить.

Нуллус увидел первые здания, лишь когда поезд уже начал сбавлять ход. Дети, сидевшие по разные стороны вагона, принялись призывно махать друг другу, уверяя, что из их окна вид куда лучше. И они одинаково сильно восхищались и громадностью города, и мелочами, запрятанными в нём, и перебегали с одной половины на другую, и мотали головами, стараясь ничего не пропустить и, очевидно, ничего не запомнить. И будь это середина пути, взрослые непременно попросили бы детей успокоиться, но сейчас каждый думал о своём, и никакой шум не отвлекал.

– Вот и добрались, – устало произнесла сидящая у прохода полная женщина. Она никому так и не представилась, но множество раз упомянула, что едет к дочери, недавно вышедшей замуж за человека, в общем-то, неплохого, хотя и со слегка оттопыренными ушами, которые, без сомнения передадутся девочке, и не самым мужественным подбородком, который уж наверняка унаследует мальчик.

– Вы здесь уже бывали? – раздалось где-то за спиной.

– О да, множество раз! Здесь прекрасная набережная, – ответил женский голос, и тут же мнения, как о красивых, так и менее достойных внимания местах последовали в несчётном количестве. И неизвестно, что было бы более странно – если бы такие мнения не были бы высказаны, или они не противоречили бы зачастую друг другу.

Нуллус прильнул к окну. Город выстраивался словно матрёшка – за горой показался мост, мост пересёк реку и упёрся в первый дом. Состав проехал ещё немного и первый дом словно подвинулся, представляя взору прибывших второй и третий дома, после чего подсчёт возведённых за множество десятилетий строений потерял смысл. Город растянулся на километры и километры во все стороны, словно высыпавшись из горы, и будто убегая от её тени, которая довольствовалась старинными постройками начала века. Тень падала почти ровно до реки, но всё же не доставала, и вода нагревалась и блестела под солнцем. Проплывали суда, разных размеров и цветов. Одни обгоняли другие, некоторые прибивались к берегу, а какие-то, казалось, просто уносило течением вдаль. Издалека не было видно ни богатства, ни бедности. Не чувствовалось страха, и не проглядывались ни заносчивость, ни лукавство. Строго говоря, не было видно и ничего хорошего: гостеприимство, учтивость и доброжелательность были лишь в надеждах смотрящих, но надеждах, в общем, разумных и непустых.

Заскрипели колёса. Нетерпеливые пассажиры дружно поднялись и вышли в проход, воодушевлённо обсуждая проделанный путь, планы на ближайшие два часа, а также то, найдут ли их на перроне встречающие дети, родители, дядья, сёстры с собаками или университетские друзья, коих мало кто готов был узнать, и коими мало кто надеялся быть узнанным. Поезд остановился, и пассажиры, так же дружно схватившись, кто за спинки кресел, кто за первые попавшиеся рукава, последовали к выходу. В углу опустевшего кресла перед собой Нуллус увидел забытые спешащей попутчицей очки в тонкой красной оправе, однако, не стал их брать, а просто переложил на видное место, после чего поднялся и встал в проходе вслед за остальными.