Алексей Тенчой - Тайна родового древа. Вечная жизнь. Седьмой том

Спасти от огня удалось только домочадцев, а деревянный дом, словно пук соломы, выгорев дотла, обвалился у всех на глазах, а мужики уже выгоняли из горящих загонов дико ревущую скотину, спасая её от погибели.

Да, случались в зимнюю пору пожары, и погорельцы сами думали о том, что переборщили они, беспрестанно протапливая печь, не давая ей передыху, чтобы остыть. Но слух полз меж людей такой, что на этот раз услужники барина сотворили поджог, потому как пожелал он видеть в своём серале приглянувшуюся ему дочку крестьянина, а её родители воспротивились.

В монастыре шли молебны о пострадавшей семье, и с монастырского прихода собиралась подать им подмогу, но пожертвования были настолько малы, что не могли улучшить ситуацию пострадавших от пожара людей.

Наставница монастыря игуменья София втайне от всех, дабы не уличить себя, плакала горько, ведь в пожаре пострадала её семья. Она даже представить боялась, что барин мог бы сотворить с её невинной племянницей – дочерью её сестры. Сердце монахини сжималось от боли и сострадания к своим близким, но она не знала, как и чем помочь им.

Монашки уже ходили к барину испросить милости для погорельцев, но он их даже за ворота поместья не пустил и, глумясь, смеялся над ними.

Матушка София после вечерней молитвы, ссылаясь на недомогание, пожелала, чтобы её не тревожили до завтрашней обедни.

До глубокой ночи прокручивала игуменья София в своей голове всевозможные варианты развития событий, читала молитвы и в слезах испрашивала благословения у Господа на задуманное ею деяние, а потом незамеченной выскользнула за монастырское ограждение и пошла в ночь.

Протоптав от барского дома до проруби вереницу следов, настоятельница женского монастыря утопила в лунке один конец сильно пахнущего ладаном и церковными благовониями монашеского платка, а другой забила в снег. Обогнув пруд, она к утру стояла у помещичьих ворот.

Служанка, открывшая калитку, даже слова под оморочками Анастасии вымолвить не могла и в полном безмолвии, покорно следуя впереди неё, сопроводила монашку в кабинет Пантелеймонова.

Да, монахиня, постаравшаяся скрыть своё лицо складками платка, представилась всем как Анастасия, потому что чистое имя – София – она сохранит непорочным, не замарает об этого мерзавца.

Это была Анастасия, та самая Анастасия, оставленная барином и его компанией в лесу – настоящая, сильная и, несмотря на причиненные ей увечья, не сломленная! Она пришла к барину, чтобы забрать то, что теперь причитается, принадлежит её семье по праву, которое он, помещик Пантелеймонов, у них забрал. И она, Анастасия, вернёт своей семье и дом, и честь.

«Может быть, – подумала монашка, – именно для этого в моей судьбе случилось то страшное событие, после которого я попала к бабушке Агафье и приобрела у неё колдовские знания. Чтобы теперь, призвав к себе её дух и колдовскую помощь, совершить это возмездие».

Она уверенно смотрела помещику в глаза, а он ёжился и, не понимая, отчего его так жжёт тёмный взгляд монашеских глаз, корчился под её взором, отводил бегающие зрачки в сторону и немел в своих членах.

Анастасия видела всё его нутро насквозь и знала местонахождение сокровищ, о которых в своей голове слышала подсказки Агафьи. С помощью её духа – духа, спасшей ей жизнь женщины, – она и открыла господский сейф.

Помещик, вытащив из проруби платок монашки, в бешенстве совал его в морду каждому псу и раздражённо орал и на людей, и на собак, сбитых с толку сильным запахом ладана, елея и прочих благовоний.

– Совсем нюх потеряли, дармоеды?! Я зачем на вас харчи извожу? Засеку всех к чертям!

Этот платок Сергей Иванович повсюду таскал за собой в надежде однажды напасть на след монашки. Сам он тоже прикладывался к тёмному лоскуту и принюхивался, подобно легавой. Потом тянулся носом к мелькнувшей рядом женщине, весь обращаясь в нюх, пытаясь сопоставить источаемый ею аромат с церковным фимиамом, и ему казалось, что каждая женщина имеет в себе монашеский душок, от коего его теперь изрядно тошнило. К тому же после длительных поисков монахини он уже не верил, что та утопла, и её образ, подобно призраку, мерещился ему повсюду, преследуя одержимого поисками помещика и нагоняя на него смертный ужас. По этой причине он начал терять интерес к женскому телу и от этого тоже становился всё более озлобленным и даже жестоким.