Сергей Михайлов - Колыбель качается над бездной

Пространственно-временная аномалия . Чем не амулет, оберегающий сознание от иррационального вакуума, беспочвенного индифферентизма, клерикально-мистических инсинуаций и безудержных психо-патологических фантазий? Да и звучит красиво, солидно: аномалия . Веет чем-то античным, не правда ли? Тем более, что к сказкам о параллельных мирах и телепортации я относился с изрядной долей скепсиса. И я уцепился за эту формулу, как утопающий цепляется за соломинку. И выстроил следующую схему.

Имеется некое аномальное место в Тверской области, в котором пространственно-временной континуум (ещё одно красивое словечко!) сильно искажён. Время течёт здесь в нарушение всех привычных законов, в некоторой точке и вовсе замедляет скорость до нуля. А где-то даже меняет направление на противоположное – вспомните историю с колонной фашистских «тигров». С пространством та же аномальная кутерьма. Оказавшись на секретной военной базе, то бишь в недрах горы, прошитой вдоль и поперёк подземными коридорами и напичканной кучей списанного оборудования оборонного назначения, мы из неё, из этой горы, так и не выбрались, как думали сначала, а оказались в некоем подземном гроте гигантских размеров, границы которого человеческий глаз различить не в состоянии. Своего рода «Плутония» двадцать первого столетия. А почему бы и нет? Этим, кстати, легко объясняется отсутствие солнца. А что касается источника света, тепла и других видов энергии, то и здесь запросто найдётся объяснение, стоит только как следует покопаться.

Красивая версия? Красивее не бывает. Одно только «но»: не слишком-то я в неё верил. То есть, на рассудочном уровне принимал, а в душе верить не хотел. В отличие от новейшей истории нашей многострадальной страны, перипетии которой заранее предсказать не взялся бы ни один литературный гений, история о пространственно-временной аномалии как раз запросто могла родиться в мозгу писателя-фантаста – родилась же она в моём! Это-то меня от неё и отвращало. Фантастика – не мой конёк.

Ладно, поживём – увидим. Рано или поздно я отсюда выберусь, в этом я нисколько не сомневался – тогда и разберёмся, что здесь реальность, а что фантастика…

Иногда я наведывался в лабораторию к Лене. При виде меня она мило улыбалась – и тут же вновь замыкалась в своём мирке, возвращалась к своим микроскопам, колбам-ретортам, калиям-натриям-пропанам-бутанам. Я вспыхивал в её сознании микроскопической, едва тлеющей звёздочкой, привычным атрибутом прошлой жизни, ныне почти стёршимся из памяти. Я всё ещё жил там, на самом дне её уснувшей души, в её некогда любящем сердце, но жил неким атавизмом – словно копчик или слепая кишка. Вроде не нужен, а отрезать больно. Мол, пусть живёт, жалко что ли?

И я жил – атавистическим отростком, эдаким полузабытым аппендиксом. Жил, как мог. А она, моя Лена, всё реже появлялась в гостинице, в нашем номере эпохи соцреализма, и всё дольше оставалась здесь, в этой ненавистной мне научной келье. Здесь же, в периоды короткого отдыха, она в конце концов приспособилась и спать, чем окончательно отдалилась от меня. Отныне мы встречались только в столовой – я специально поджидал её у входа в местный пищеблок, надеясь хоть чуть-чуть побыть с ней рядом вне стен проклятой лаборатории, хоть немного растопить лёд в её душе, вернуть, вдохнуть в неё прежнюю любовь. Всё было тщетно. Её обычное общение со мной сводилось к серии дежурных фраз, а на вопросы, заданные в лоб, она в ответ лишь вежливо улыбалась. Как я ненавидел тогда эту улыбку! О, я готов был размазать её по этому милому, дорогому личику, втоптать в эти мягкие губы, растереть в пыль, распылить на атомы! Но я был бессилен. Лена уходила от меня, уходила всё дальше и дальше – в вечность…

Неприкаянным бездельником бродил я по городку, изучал окрестности, плевал от нечего делать в озеро, вкладывая в каждый плевок всю свою безысходность и надеясь утопить её в этом стоячем болоте вечности. В поисках выхода безуспешно пытался забраться на острые скалы – в результате дважды сорвался и едва не разбил себе голову о камни. Залезал на крыши домов и подолгу стоял на самом краю, наполовину свесив ступни над пропастью, рискуя в любой момент сорваться вниз и расшибиться в лепёшку. «Интересно, – размышлял я в эти мгновения, – умру ли я тогда? Или, словно резиновый мячик, отскочу от асфальта и умчусь в голубое безоблачное небо к… едрене фене? Сохранилась ли здесь смерть хоть в каком-нибудь обличии? Если я, скажем, садану вон того вундеркинда кирпичом пор чайнику, отдаст он Богу душу, или лишь одарит меня своей мерзопакостной улыбочкой и, как ни в чём не бывало, зашагает прочь?»