Сергей Михайлов - Колыбель качается над бездной

Эти мысли навязчиво лезли в башку, липли, словно жвачка к подошве сандалий, загоняли в чёрную дыру депрессии. Избитая фраза «Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера», внезапно всплывшая в моём мозгу как безобидная, хоть и циничная шутка, теперь казалась мне наполненной зловещего смысла. Я поделился своими страхами с Дмитрием, однако он лишь неопределённо пожал плечами. Хорошо ещё, что не улыбнулся! Я бы, наверное, не выдержал и врезал ему по роже. На беднягу порой что-то накатывало (я видел, как какой-то скрытый, но весьма прожорливый червь гложет его изнутри, точит, грызёт), и тогда он замыкался в себе, словно черепаха в панцире, становился совершенно непробиваемым. Нужно было немного подождать, и ступор проходил, он снова возвращался в своё обычное состояние, становился приветливым, разговорчивым пацаном с печальными серыми глазами.

Врачи (я возвращаюсь к медицинской теме) продолжали меня изучать, однако теперь их интерес к моей персоне ограничивался всего лишь одной процедурой: помещением меня в некую камеру обтекаемой формы, похожую на морскую торпеду и наполненную мерцающим лиловым свечением. Меня вежливо просили раздеться догола и занять горизонтальное положение в камере, после чего закрывали крышкой из матового пластика… и я отключался. Сколько времени я лежал в отключке, я не знал, но мне всегда казалось, что включался я уже в следующую секунду. Однако как-то при встрече с Дмитрием, как раз после одной из таких процедур, он с беспокойством поинтересовался, где это я так долго пропадал. Да и голод меня в тот момент одолевал сверх всякой меры. Большого ума здесь иметь не надо, ответ напрашивался сам собой. Действительно, я мог лежать в этой камере сколь угодно долго – и никогда не узнал бы об этом! В царстве почившего в бозе времени этот парадокс более чем естественен.

Как-то я заглянул в их лабораторию без приглашения, просто так, из любопытства. В этот раз здесь было безлюдно, и я долго плутал по длинным, тускло освещённым коридорам в поисках той самой камеры, но так и не встретил ни одной живой души. Наконец я нашёл нужную дверь. Шагнув внутрь, я очутился в кромешной темноте, и лишь от камеры, похожей на торпеду, струился холодный фосфоресцирующий свет, просачивающийся сквозь полупрозрачную пластиковую крышку. Я нагнулся над камерой и различил контур обнажённого человека; мягкие волны лиловых квантов омывали неподвижное тело. Я не мог разглядеть его лица и особенностей телосложения, но даже его смутный абрис говорил мне, что этот человек худ и стар, чело увенчано густой чёрной бородой, а череп – копной волос. Среди обитателей колонии мне такой экземпляр не попадался.

Я в смятении покинул это место. Воочию, как бы со стороны, я увидел себя самого в той же камере, голого, неподвижного, беспомощного, почти мёртвого, всеми оставленного. Мне стало жутко. А если я задохнусь под этим колпаком из оргстекла? Если произойдёт сбой в электронике, и воздух перестанет поступать внутрь корпуса, или что-то там замкнёт в электропроводке, и меня поджарят, словно цыплёнка-гриль?

Но не только это смутило меня. Зрение, конечно, могло сыграть со мной злую шутку, однако что-то в облике этого старика показалось мне знакомым. Как будто где-то я уже видел его… Шагающий ? Бомж, который встретился нам с Леной в заколдованном лесу?

Я был почти уверен, что не ошибся. Та же борода, та же копна чёрных волос. Агасфер – так, кажется, он назвал себя.

Дмитрию я ничего об этом не сказал. Я знал, что он что-то скрывает от меня. Почему бы и мне не иметь от него тайну?

Кое о чём я умолчал. Нет, не из забывчивости, просто не было подходящего момента. Сейчас этот момент настал.

Дело в том, что в колонии практически отсутствовала растительность. Бледно-зелёная травка, которая куцыми пучками пробивалась к свету на редких газонах и на набережной, да чахлые деревца вкупе с облезлым кустарником вдоль узорчатых тротуаров – вот и вся флора, представленная в здешнем Эдеме. И даже традиционные яблони с искусительными плодами, сочащимися грехом и похотью, здесь не росли (что было весьма символично, как я понял потом). Единственное исключение составлял остров.

Да, на озере был самый настоящий остров – именно о нём я до сих пор не обмолвился ни словом, решив оставить на закуску, хотя этому клочку суши суждено сыграть решающую роль в моей дальнейшей судьбе, а, может быть, и в судьбах всей Вселенной.

Остров диссонировал со здешним пейзажем и выглядел настоящим бунтарём на фоне безмятежного спокойствия колонии учёных. Этот диссонанс, несказанно радовавший мой глаз, вносился зелёной шапкой растительности, буйно произраставшей прямо посреди озера. Словно художник-великан ошибочным мазком прошёлся не по тому полотну.