Сергей Михайлов - Колыбель качается над бездной

Мой рассказ и самого меня выбил из колеи – словно я заново пережил весь тот кусок отечественной истории, что год в год совпадал с отрезком моей собственной жизни, от момента моего рождения до злосчастной поездки в элитный пансионат, сокрытый в лесах Тверской губернии.

Как ни верти, а счастливый по-своему человек этот Дмитрий. Живёт здесь, как у Христа за пазухой, на всём готовом, без забот и проблем, сытый, одетый и обутый, с крышей над головой и с гарантией вечной жизни, надёжно отгороженный неведомыми покровителями от того дерьма, что потоками изливается на головы нашему поколению – там, в реальном мире, в мире, где всё продаётся и всё покупается, где деньги и власть – единственные кумиры, которым поклоняются массы, а человеческая жизнь давно перестала считаться наивысшей ценностью. Сколько ему? Шестьдесят? А выглядит на двадцать пять. И останется таким навсегда. И ни катаклизмы ему не страшны, ни цунами с землетрясениями, ни мракобесие свихнувшихся от жажды власти политиков, ни нож маньяка-убийцы.

И такая злость взяла меня на этого парникового небожителя, так захотелось уколоть его побольнее – за то, что миновала его горькая чаша многих моих современников, безвременно сгинувших в круговерти смутного времени, что я не выдержал и ударил его ниже пояса.

– Это ещё что! – сказал я, продолжая урок политического ликбеза. – Ну вот скажи мне, мог ли ты когда-нибудь себе такое представить, чтобы по Москве открыто ходили толпы бритоголовых ублюдков со свастиками на руках, с нацистскими лозунгами и с криками «Хайль Гитлер!», а молодые антифашисты вынуждены были бы прятать свои лица, чтобы не оказаться узнанными этими подонками? Скажи, мог бы? А ведь это правда!

– Врёшь, сволочь! – вскочил Дмитрий, бледнея и яростно сжимая кулаки. – Чтобы в Москве… эта мразь… Врёшь!

Достойно ответил. Только я бы на его месте ещё и в лоб закатал.

Моя злость как-то разом иссякла. Действительно, ну что я на него взъелся? Парень тут совершенно не причём. Мне стало стыдно.

– Извини, друг, это было слишком для первого раза… – Я положил ему руку на плечо. – И всё-таки это правда! – упрямо добавил я, как бы оправдываясь перед самим собой за нанесённую ему рану.

Дмитрий медленно приходил в себя. Кое-как справившись с потоком полученной информации, он наконец произнёс:

– Ты знаешь, брат, я бы тебе никогда не поверил, но чтобы выдумать такое, никакой человеческой фантазии не хватит. После всего того, что ты мне рассказал, здешнее болото кажется настоящим раем.

– Это и есть рай. Другим он не может быть по определению.

Я нащупал в кармане мобильник, который здесь, в раю, естественно, бездействовал. Вынул его, повертел в руках. И решил, что пора менять направление нашей беседы.

– Знаешь, что это такое?

Он молча пожал плечами.

– Это мобильный телефон. Там, на «большой земле», по этой штуке я могу созвониться с абонентом в любой точке мира. Неважно, где я в тот момент нахожусь – в лесу, в пустыне или на Северном полюсе. Неважно, где находится он. Потому аппарат и называется – мобильный. Здесь он по понятным причинам не работает. А вот тут, видишь, отверстие? Это портативная видеокамера. – Я навёл её на Дмитрия, включил на запись, сделал несколько исторических кадров. Потом показал ему на дисплее отснятый материал. – Классная штуковина?

– Угу! – искренне восхитился Дмитрий. – Класс!

– Так вот, такая штуковина есть почти у каждого нашего школьника. А у взрослых, так по две, по три, а то и больше. А ещё у нас есть MP3-плееры, карманные компьютеры, Интернет и прочая электронная дребедень, за новинками которой следить просто не успеваешь, но без которой жизнь современного человека уже немыслима. Как видишь, не всё у нас так уж и плохо. Бог даст, когда-нибудь и мы из дерьма выберемся, в котором оказались по собственной дурости.

Так уж устроен человеческий мозг: всегда и во всём тщится отыскать рациональное зерно. Или рациональное объяснение – каждому событию, каждому природному явлению, каждому человеческому поступку, чтобы потом принять это объяснение за истину в последней инстанции и навязать её в качестве обязательной нормы (научного постулата, нравственной догмы, государственного закона) всем и вся.

Мой мозг не исключение. Общение с Дмитрием, юным шестидесятилетним аборигеном научной колонии, нисколько не прояснило ситуации, а, напротив, только нагнало тумана. И сквозь этот вязкий психоделический туман я всё ещё пытался найти разумное объяснение всему, что с нами приключилось. Надеялся втиснуть это райское местечко в круг привычных понятий, навесив на него спасительный ярлык «аномалия». Спасительный для моего рассудка, разумеется, ведь мир спасать я не собирался, тем более этот, в котором время умерло навсегда. Я не Христос, не Бэтман и даже не Человек-Паук.