Иван Ле - Кленовый лист

— Вот как увиделся с французским другом... А ты ничего себе товарищ, сообразительный. Только «пьяного» меня не узнал.

— Ну, брат, такой пьяный! Я чуть сам не сошел с ума от той картины.

Какое-то время полежали молча. Солнце уже нагревало уголки в лесу. Где-то гремели эха отдельных выстрелов, раздирая лесные чащи.

Затем перебрели через ручей. Справа на автостраде уже громыхали авто. Несколько раз Лужинский и Горн собирались выйти на автостраду, даже пробирались на нее. По трассе шли в основном военные авто. Оба тоскливо провожали их взглядами, переглядывались и вновь углублялись в лесные чащи.

Только где-то на двенадцатый день голода и лишений вдоль дорог Лужинский, наконец, узнал ту из них, что пересекала лесные чащи дальше в сторону от Лигурийского моря, выводя снова в лесные чащи. Внимательно огляделся, присматриваясь к той дороге.

— Сейчас мы с тобой попробуем связаться с хорошими людьми, — дорожная просека действительно все больше казалась знакомой. Когда же прошли и овраг, всякие сомнения развеялись: — План будет такой: ляжешь он в том березняке, подальше от посторонних глаз, и будешь ждать...

— День, два ждать? А еды подбросишь? — пошутил Горн.

Когда зашел той же тропой в знакомый двор, почему-то не облегчение, а какой-то страх почувствовал. Пусто, не видно инвалида во дворе, гостеприимная женщина не выскочила из дома. Стал посреди двора, оглянулся.

— А-а, приятель! Опять посуду будете сдавать в Португалии? — услышал позади себя и резко обернулся.

Ничего не изменилось. Все как было раньше. Мужчина на той же деревяшке подошел и искренне поздоровался, забирая гостя с середины двора куда-то в тень.

— Ну, как ваши дела? Нашли ребенка?

Приятно обогрел душу этот благожелательный интерес к судьбе ребенка. Вспомнились еще те искренние заботы о его счастливом путешествии в Португалию. Должником себя почувствовал перед этими людьми.

Лужинский коротко рассказал обо всем. Войне не видно конца.

— Ничего! Советские генералы он Крым отобрали, на Балканы уже вышли! Такое творится, брат ... А гитлеровцы бесятся. Наши воины домой бегут.

И нетрудно было понять Лужинскому радость в этих словах инвалида. Такой же уверенный, жизнерадостный, глазами улыбается, а уста — как глыбы камней ворочают.

— Как же с протезом, так и не сделали вам еще? — поинтересовался гость.

Хозяин махнул рукой и приглушенно сообщил:

— Разве им теперь до них. Помните капитана пароходной компании, Карла Даниэля Пока? Расстреляли эсэсовцы...

Это действительно удивило и напугало Лужинского. Капитан Пока, исправный информатор полиции, злейший враг коммунистов, которым столько добра желала его сестра-врач.

— Какое-то недоразумение?

— Отказался вывезти на пароходе осужденных за дезертирство итальянских солдат. Их должны были по одному топить в океане. Офицеры и эсэсовцы пьяные, все как с ума посходили возле этих осужденных. А капитан сказал: не повезу людей на такое наказание ни за что! Повернулся и ушел с корабельного причала. Его настигла пуля. Сестру его, врача, знаете? Не смогла спасти, хотя и застала еще живого.

— Несчастная сестра! Как она?

— Сидит до сих пор. Будто ждет суда. Здесь такого произошло за это время. Так, говорите, девочка еще на острове?

— Да. И забрать ее оттуда в войну очень трудно. Дети сидят на острове, сами без всякой надежды.

Разговор завязался серьезный, внимание хозяина поощряло. Рассказывать о летчике Лужинский сначала не хотел — ведь он гитлеровский ас, каких здесь не столько боятся, сколько ненавидят. Но потом все же сказал, что Горн прибыл с острова в поисках средств для спасения детей.

Наступала тревожная ночь. В доме инвалида собралось более десятка французских патриотов, участников Сопротивления. Хозяин предупредил, что на собрании будут присутствовать гости — поляк и немец — друзья борцов «Свободная Франция».

— За этих людей ручаюсь совестью и жизнью, — заявил напоследок.

Гостей усадили за столом, чтобы всем было их видно. Некоторые улыбались к Лужинскому, узнав его еще с той первой встречи. Горн себе оглядывался, склонившись к поляку.

— Вы коммунисты? — спросил кто-то из группы.

— Да... Собственно, я коммунист, участник испанских событий, друг Каспара Луджино из Ниццы. А это мой друг, сын рурского шахтера, бывший летчик. Потерпел поражение и теперь... надежный боевой товарищ. На острове его те советские дети спасли и вылечили.

Все это своей простотой и таким неоспоримо истинным звучанием вызвало дружные аплодисменты. Люди почувствовали полное доверие коммуниста Лужинского к этому летчику немецкой армии, что волей правды человеческой стал их сообщником. Язык понимали не все. Приходилось переводить. Но все чувствовали, что этот поляк не первый раз говорит перед аудиторией, а это еще больше убеждало. Да и Лужинский почувствовал, что его слова не идут на ветер, они трогают слушателей за растревоженную мировыми событиями душу.