Пётр Лаврентьев - Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс

– Держи, – говорит, – дружище.

Только когда я с евоной задницы штаны сдёрнул и сзади к ней пристроился, он слегка, конечно, заволновался было. А я Педровы ноги со всем остальным к себе прижал и его не на шутку бодрое хозяйство вперёд выставил, как будто моё собственное. И ещё голову вверх задрал, улыбаюсь вызывающе в видеокамеры шпионские… А пол-Педро, мой замысел раскусив, достало из чемоданчика флаг наш тридевятовский и замахало им, тоже омерзительно скалясь в бездонные глубины неба.

Так нас с ним спутник-шпион и сфотографировал.

Задачу свою мы выполнили, и настало время подумать, как дальше быть.

– Нечего тут и думать, – говорит Педро, вокруг меня в нездоровом перевозбуждении ползая. – Ты на бронежилете вниз можешь съехать как на санках, а моя песенка уже давно спета.

– В прошлый раз ты тоже так говорил, – возражаю я, – а посмотри, что на самом деле вышло! Мы ведь не знаем, как эти таблетки работают! Может, если мы сейчас две твои половинки соединим, то они под действием таких секретных лекарств опять срастутся воедино?

– Ну, это ты уже загнул, брат, – отвечает он, но как-то неуверенно уже отвечает. – Это ты от нехватки кислорода какое-то глупое фэнтези выдумал.

Но на всякий случай попробовали мы соединить Педро и посмотреть, что из этого выйдет. Ничего не вышло, не соединялся Педро обратно. Тогда вздохнул секретный агент и достал из-за пазухи мудрёную маленькую радиостанцию и начал кого-то вызывать по ней.

– Это что у тебя такое интересное? – спрашиваю. – И почему ты по этой рации нам поддержку не запросил, когда нас наймиты под орех разделывали?

– Ты прости меня, Панкрат, – отвечает мне говорящая половина агента. – Это средство связи чрезвычайно секретное, потому я и не сказал. А поддержку в виде наших славных истребителей-бомбардировщиков я во время боя вызывал неоднократно, да что-то мои возгласы в тот нелёгкий час остались безответными.

В это время в радиостанции зашипело, и противный голос раздался:

– Это кто на столь секретной частоте эфир засоряет? Кому жить спокойно надоело?

– Это я, – кричит в микрофон Педро. – И жизнь моя совсем не спокойная.

– А, – отвечают, – это ты, коллега? Так зря волнуешься и нас тревожишь, твои бомбардировщики уже на подлёте, сейчас помогут вам по полной программе.

Мы с Фуэнтесом глаза вытаращили и ужас испытали немалый.

– Не надо нам уже никаких бомбардировщиков! – орём в две глотки. – У нас давно бой закончился, и мы победили!

Там в рации замешкались немного, а потом доверчиво сообщают:

– Ну, отменить бомбардировку мы уже не можем – она из другого центра координируется да такие вопросы с кондачка и не решаются. Поэтому желаем вам просто удачи, без удачи вам хана. Может, будут у вас какие-нибудь последние желания?

– У меня товарищ ранен, – говорю им. – Ваш коллега по работе. Его на две половины разорвало.

– Ну, тут уж ничего не попишешь, – отвечают мне бесчувственно. – Единственное, чем можем помочь – это попросить пилотов, чтобы вместе с вакуумными бомбами скинули вам и полевой хирургический комплект, чтобы наш раненный секретный агент, прошедший всевозможные подготовки, если выживет, смог себя сшить прямо на месте. На этом адью, ребята, мужайтесь. А секретную рацию перед гибелью уничтожьте обязательно.

И отключились, сволочи. А тут на горизонте и родные самолёты показались, – мчатся на нас, воют, и от воя этого нарастает в наших душах смятение немалое. Стали мы место выискивать, чтобы от бомбёжки схорониться получше, да только где его найдёшь среди снега на верхушке горы?

Побегали-поползали мы с Педро по ледяному пятачку, да только видим, что поздно бегать и на что-то надеяться.

«Ну, – думаю, – вот и пришёл твой конец, Панкрат Акакьевич. Не видать тебе больше ни посёлка родного, ни Нюрки придурковатой, а геройские почести запоздало и бессмысленно настигнут тебя только в посмертном виде. Может, районную школу для умственно-отсталых твоим именем назовут, может мост через нашу речку-говнотечку…»

И тут в голове как молния сверкнула: а может, и пенсию за меня Нюрке начнут выплачивать?

И вот это последнее предположение меня совсем расстроило и взбесило: я тут под бомбами погибай, а эта сволота сисястая будет на мои кровные, личной смертью заработанные, гулять там, веселиться и вести аморальный образ жизни? И до того мне такой расклад обидным показался, что решил я ни в какую не погибать! «Не помру, – думаю, – всем назло! Не бывать тому, чтобы я ещё своими смертями каждую безмозглую курву материально обеспечивал!» И от той злости уверенность во мне проявилась почти маниакальная, что не помру я сегодня, хрен возьмут меня все вакуумные бомбы и мороз с ветром.