Лидия Бормотова - Бездна

Стаська ещё раз обвела глазами гостиную. Всё чисто и прибрано, но… чего-то не хватало. Она заметила в простенке портрет. Молодая женщина. Смеётся. Да так заразительно, что собственная улыбка растягивается сама собой, хотя вовсе не к месту, ситуация не располагает.

– Это твоя мама? – в ответ кивок опущенной головы и хлюпанье носа. – Красивая… А где она сейчас? На работе?

– Она умерла четыре года назад, – Инна выпрямилась, вытерла мокрые щёки.

«Вот оно как… – застучало молоточком в Стаськиной голове. – А дочка-то вся в маму. Наверное, и смеётся так же. Жаль, не довелось увидеть. Значит, она – всё, что у отца осталось от жены». Расспрашивать, как это случилось, язык не поворачивался. Не так уж много прошло времени, воспоминания и без того болезненные. Но Инна сказала сама. Молчать было ещё тяжелей:

– Саркома. Быстротекущий рак. Сгорела за месяц. Отец не спал ночами, не отходил от неё. Он очень её любил. А когда её не стало, потерял голову, – она больше не плакала, не хлюпала носом, а, заложив под колени руки и опершись на диван, просто смотрела в пустоту и говорила. А может, не в пустоту, а куда-то туда, в прошедшее, в исчезнувший семейный уют, который не замечала, пока был.

Как ни странно, горькая память вдохнула в девчонку силы. Она стала серьёзной и спокойной. Внешне. И, кажется, даже взрослей. Стаська по-прежнему ни о чём не спрашивала, только слушала, затаив дыхание. А она выплёскивала накопившееся:

– Нет, он не стал пить, как это обычно бывает, – рвущееся из души откровение сокрушило плотину скованности, слова сами спешно выныривали из глубинных омутов и текли, текли рекой. – Не рыдал в истерике, никого не обвинял, не жаловался… После похорон сразу вышел на работу: мол, наши семейные проблемы никого не касаются, а студенты ждать не будут, у них сессия на носу. И меня гонял в университет по расписанию…

– А ты?

– При нём не плакала, только ночью, тайком. Целый день он пропадал на кафедре, а я к его приходу наводила порядок и готовила ужин, чтобы дом не казался склепом.

– А может, у него появилась другая женщина? – осторожно предположила Стаська. Что, кстати, было вполне естественно. Довольно молодой мужчина, хорош собой, профессор, обеспечен выше крыши, вдовец. Одиноких женщин среди преподавателей пруд пруди (ушлых студенток тоже исключать не стоит), такой шанс упустить – грех.

Инна как-то невесело усмехнулась.

– Другая?! – с неподдельным сомнением вырвалось у неё. – После мамы все женщины казались серыми мышками. Дело не в этом.

– А в чём?

– Он просто боролся со своим горем. А я… на меня он обрушил всю свою нерастраченную любовь. Каждый мой чих приводил его в панику, и он тащил меня ко врачу. Строго следил за моим питанием, внешним видом, сам покупал мне одежду… Даже с подругами, которых раньше едва удостаивал взглядом, перезнакомился.

Стаська невольно улыбнулась, утешительно погладила девушку по спине. Другим девчонкам такого внимания от отцов не перепадало. Радоваться ему или противиться? Она представила жизнь дочери, каждый шаг которой под контролем. Да что там шаг! Планы, мысли, вкусы, выбор друзей… Нет. Лично она на такое не согласилась бы.

– И ты не выдержала?

– А ты бы выдержала?! – чуть не подскочила девчонка. – Каждый день выслушивать нотации о приличном поведении, о скромности, о грязных соблазнах, идущих по пятам за красотой, – она сбилась, смутившись, и пояснила: – Отец считает меня красивой, как мама, но не гордится этим, а боится. Говорит, что истинные друзья должны видеть не внешнюю красоту, а внутреннюю. Природный дар не моя заслуга, выставлять его стыдно, как ворованное.

Стаська аж поперхнулась, но вовремя прикусила язык, готовый ляпнуть: «Чушь несусветная!», вместо этого прозорливо предположила:

– И ты стала вести двойную жизнь?

– А что ещё оставалось? Ругаться и доказывать своё право на личную жизнь? Его тоже жалко. Он ведь не со зла, просто тревожится за меня. И я ведь люблю его. Но мне нужна была отдушина, и я нашла компанию из тех, кого отец не одобрил бы…

– Го́тов?

Инна не ответила, опустила голову и сцепила пальцы в замок.

Стаська накрыла ладонью побелевшие от напряжения острые костяшки, посмотрела на дверь кабинета. Разговор за ней длился уже около часа. О чём – слышно не было, только бу-бу-бу, сначала – исключительно Артёмовское, потом эстафету принял профессор, а теперь доносилось невнятное двухголосье диалога. Но, слава Богу, ни криков, ни ругани, ни кулаком по столу! Может, всё и обойдётся, дипломатия должна переупрямить несговорчивость.