Джон Бьюкен - Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел»

На шум из дверей коттеджа вышел хозяин – крепкий парень в одежде из черного сукна, явно с чужого плеча. Его можно было принять за дворецкого «в дезабилье», если б он не заправил края брючин в сапоги, словно для работы в поле. Очень странным выглядело его лицо: черты его были настолько крохотными, что казалось, будто оно принадлежит ребенку. Все было на месте и даже вполне приятной формы – глаза, нос и рот, но удивительно несоразмерным по масштабу с его головой и туловищем. Подобную аномалию можно было бы исправить, скажем, добродушным выражением лица, но на физиономии парня не было видно и тени добродушия; напротив, он уставился на непрошеных гостей с видом судьи, готовящегося зачитать преступникам приговор.

– Можно ли пройти к господскому дому? – спросил его мистер Херитидж. – Мы здесь проездом, всего на одну ночь, и хотели бы осмотреть его.

«Дворецкий» сделал шаг вперед, словно бы заступая дорогу. Он был либо сильно простужен, либо имел голос под стать чертам его лица.

– Здесь нету входа, – хрипло проговорил он. – У меня строгий приказ.

– Ой, да ладно вам, – сказал Херитидж. – Никому не будет вреда, если вы впустите нас на полчасика.

Сторож сделал еще шаг вперед, теперь уже со вполне угрожающим видом.

– Вы не войдете. Убирайтесь! Уходите прочь, говорю вам! Это частная собственность!

В словах, произнесенных маленьким ртом и тонким голосом, ощущалась свирепость рассерженного ребенка. Путешественники повернулись к нему спиной и продолжили свой путь.

– Вот же грубиян! – прокомментировал Диксон. Его лицо покраснело, поскольку он всегда болезненно воспринимал чужую грубость. – Ты заметил? Он иностранец.

– Он скотина, а не иностранец, – поправил Херитидж. – Но если подобный тип думает, что прогнал меня, я из принципа не уйду. Со стороны моря стены наверняка нет, так что мы по любому войдем. Я не успокоюсь, пока не увижу это место.

Вскоре деревья поредели, и дорога пошла через заросли орешника, пока не кончилась у лощины, по дну которой бежал ручей, обозначенный на карте как Лэйвер. Поросшие травой склоны спускались к воде, которая, сверкая золотом, стремилась в сторону заката. Чуть дальше лощина расширялась, склоны немного отступали, и море своим языком слизывало сладкую воду, текущую с зеленых холмов. Лэйвер – довольно спокойная речушка после того как распрощается с холмами, которые ее породили; дальше она течет через цепочку прудов, полных прозрачной воды, и вдоль широких отмелей, извивающихся среди вересковых пустошей и более высоких лужаек; но перед самым впадением в море Лэйвер словно сходит с ума и впадает в детство, вспоминая о том, как он водопадами прыгал с одного гранитного уступа на другой. Внизу среди зеленых зарослей кристально чистая вода плескалась и бурлила, словно бы решила часок порадоваться жизни, перед тем как слиться со спокойным морем.

Хэритидж бросился на траву.

– Хорошее место! О боги, что за превосходное местечко! Канкан, разве ты не рад, что пришел сюда? Думаю, этим вечером все заколдовано. Это деревня заколдована, и чай у старушки был тоже заколдован. Добрая белая магия. А тот мерзкий трактирщик и этот разбойник у ворот – это магия черная. А мы здесь – на родине всего волшебства, в священном Авалоне, где «вода поет влюбленным» и все такое прочее!

Диксон слушал его, усмехаясь.

– Что-то я не могу понять вас, мистер Херитидж. Еще вчера вечером вы утверждали, будто вы великий демократ, а сегодня вам помешали парни, что разбили лагерь у болота. И вы едва не покусали меня, когда я заикнулся, что люблю Теннисона. А сегодня… – и мистеру Макканну не хватило слов, чтобы выразить метаморфозу, произошедшую с Херитиджем.

– Чертов прагматичный шотландец, вы желаете определенности во всем, – было ему ответом. – Не напоминайте мне, что я непоследователен! У меня есть поэтическое право валять дурака, и если уж меня не понимаете вы, то я стократ не понимаю себя и сам! Все, что мне сейчас ясно, так это то, что я молод и весел, а на дворе весна!

Мистер Херитидж определенно был в странном настроении. Он даже принялся насвистывать – с таким видом, будто мысли его блуждали где-то далеко.

– Вы знаете эту мелодию? – вдруг спросил он.

Диксон, который не смог уловить ни одной мелодии в его посвисте, ответил, что не знает.

– Это ария из одной русской оперы, вышедшей незадолго до войны. Забыл имя композитора. Веселенькая штучка, не правда ли? Я всегда насвистываю ее, когда нахожусь в таком настроении, поскольку она связана с величайшим переживанием в моей жизни. Вы, помнится, говорили, что никогда не были влюблены?