Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

– Эх, какова! Бабочкой вьётся! – опять засмеялся Иван. – Сань, Сань, погляди-погляди на свою кралю. Сегодня мы и впятером за нею не угонимся…

Отец снова посмотрел на них, теперь уже в обратном порядке. Потом на Любку. Потом снова на него. И закурил. Коса была уже готова. И сказал:

– Воины, ти вашу… Вот воротится с кадровой Петька Нос, он тебе, Санька, яйца-то оторвёт. А тебе, Ванька, как поноровщику.

Иван опять хохотнул, весёлым глазом посмотрел по сторонам, далеко ли сёстры, и сказал:

– Да ладно, тять, не отбивай охоту. Пускай поозорует. От Любки не убудет.

Санька весь пылал от стыда и злости на Ивана. Какое он имел право, вот так, просто… Он готов был кинуться на брата с кулаками. И если бы не отец, драки было бы не миновать.

– Поозорует… С девкой озоровать – это не морковку в чужом огроде дёргать. Любка без отца росла. Или это для вас ничего не значит?

– Да ладно тебе, тять, – начал заступаться то ли за Саньку, то ли за себя самого смущённый словами отца Иван. – Что она, ребёнок, что ли? Несовершеннолетняя? К ней уже, может, вся деревня переходила!

Отец резко вскинул руку над Ивановой головой. Ударить не ударил, но кулак, увесистый, как цыганский чайник, так и завис над темечком брата и какое-то время покачивался в грозном раздумьи. Иван на всякий случай зажмурил глаза и втянул голову в плечи.

– Ты, сынок, больше такого не говори. А то обоих поучу. Ходоки…

Они, оба, опустили головы. Иван глядел в одну сторону. Санька – в другую. А хотелось взглянуть на Любку, хотя бы одним глазком, на её лёгкое порхание над разбитыми рядами на соседней дольке. Слышно было, как она ходила там хозяйкой, хрустела кошениной. И не смотрел, а видел, какое от неё исходит сияние. Никто этого не мог видеть. Только он. И напрасно такое сказал Иван – полдеревни… Ведь только он, Санька, видел Любку такой сияющей. И разве не к нему она сегодня пришла и ходит около, шурша своими лёгкими граблями?

Отец посмотрел на соседнюю дольку, на сыновей, вздохнул, обращаясь к старшему:

– Ты, что ль, надоумил? Инструктор, ти вашу… Доброму б вон лучше брата поучил. А то косит – как барана стрижёт. Рядами да клоками.

Рядами… Как барана… Неожиданный упрёк отца обидел Саньку. Он всегда считал, что косит хорошо. Не так, конечно, как отец. Но и не хуже Ивана. И в косьбе брат ему не учитель. Косить Саньку учил дед Евсей.

Днём Санька видел, как отец разговаривал с Любкой. Случилось это так. Отец закашивал последний ряд внизу, возле самого родника. А Любка, как будто нарочно, пришла набрать воды.

– Люба! – окликнул он. – Много ль вам с матерью ещё косить?

– А что? – радостно отозвалась Любка.

Она так и встрепенулась вся и замерла. И не надо было обладать особой проницательностью, чтобы понять: что-то у них с Санькой есть, Иван сказал правду.

– А то, что моя бригада без дела мается, ти их…

– Ой, спасибо, дядь Гриш. Мы с матерью и сами управимся.

– А то гляди. Подмогнём по-соседски.

– Да нет же, говорю, управимся. – И приветливо засмеялась. – Мне тут и одной на упрёшку осталось, не больше.

И Санькино сердце ёкнуло, слыша такое: значит, ещё одну ночь Любка будет ночевать здесь, на Яглинке, в своём шалаше. И он присел за кустом, чтобы ни отец, ни Любка не увидели его.

Отец докосил, вернулся к шалашу, повесил косу на берёзовый сук и сказал:

– Шабаш. Завтра вывезем домой последнее.

Это означало, что он оставлял их на покосе ещё на одну ночь.

– И гляди, ребятёнка ей не сострой, – сказал ему отец и больно прихватил за ухо. – А то… С налёту… Коршун… Ти вашу!

И теперь, вспомнив всё это, Воронцов ещё раз вздохнул о Любке и подумал с каким-то безразличием к себе и ко всему вокруг, что, в сущности, он всё испытал в жизни, всё у него уже было и что, если с ним что случится, если его тоже убьют…

Он открыл глаза. Рука ныла даже в тепле. Доктор долго копался в его ране, промывал её, протирал какой-то жидкостью, намазал вокруг пахучей мазью, приложил марлевый тампон и туго забинтовал. Алёхин подсвечивал фонариком и отворачивался. Воронцов успел разглядеть рану. Теперь, когда опухоль спала, стянуло и края раны. Оставалось совсем небольшое отверстие, заполненное чем-то синюшным, чужим. Только на выходе рвануло посильнее, на три стороны. Словно вошла одна пуля, а выходили все три. Синюшная звёздочка там была пошире. Ни кости, ни сухожильев не задело.

Закончив перевязку, доктор спросил:

– Молодой человек, и надолго вы нас тут задержали?

Воронцов сделал вид, что не расслышал его вопроса.