Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

Была у него девушка. Или женщина. Он теперь и не знал, как её назвать правильно. То, что между ними приключилось, любовью, должно быть, не назовёшь. Но ничего другого, похожего на любовь больше, чем то, что произошло у него с Любкой, в его жизни не было. Потому так волновали теперь воспоминания именно о ней, о Любке.

Ей в то лето было побольше двадцати. Тётка! Всё женское в ней расцвело, распустилось, наполнилось и ходило ходуном от первого же его прикосновения и взгляда.

Жениха Любкиного, Петьку Клестова по прозвищу Нос, призвали в Красную Армию. Служил он далеко, на Дальнем Востоке, в кавалерийском полку. До армии у них всё ладилось и шло к свадьбе. Но тут Любка осталась вдруг одна, как говорят в Подлесном, без призору.

А Саньке только-только исполнилось семнадцать. Дед Евсей, приметив, как Санька стал поглядывать на девок, сказал однажды за столом:

– Парень-то на усу лежит…

Отец промолчал. Мать дёрнула бровями и беспокойно посмотрела на дочерей. Те и вовсе ничего не поняли, уплетали картошку с огурцами так, что только косы трепались. И только брат Иван хмыкнул и подмигнул Саньке.

Косили тем летом на делянках. И его с братом отец оставил в лугах на Яглинке, в шалаше, ночевать, караулить недосушенное сено. Стали пошаливать лазинские, из соседнего колхоза. В Лазинках испокон веку народ жил лихой и завистливый. Собьёт мужик лужок-другой в дольках, баба траву подтрусит, высушит, сгребёт в копёшки, чтобы на другой день увезти ко двору, а утром – глядь-поглядь, а от копёшек одни подстожья остались, еловые лапки, подстеленные на случай дождя, да кое-где, вразброс, остёбки впопыхах неподобранного сена…

Еловыми лапками пахнет… Смолой… Как хорошо… Будто на родине. Что это, галлюцинации? Следствие контузии? Нет, Просто бойцы наломали в лесу лапок и выстлали окоп, чтобы, пойди дождь или снег, не топтаться в грязи. Родиной пахнет… Подлесным… Знойным летом, когда солнце растопляет смолу на елях, так что она даже капает на траву… Любка наклонилась, нахлынула, волосами щекочет… Это Любкой пахнет, а не смолой… Смолой только покойники пахнут, а Любка живая.

Брат в ту ночь рассказывал ему, как накануне он со своими дружками-погодками ходил в соседнее село Ивановское, как подрались там с местными парнями из-за гармошки, а на самом деле из-за девчат, и как он потом, после драки, умыв разбитый нос, заночевал у медички Тани. У брата к девчатам отношение было лёгкое. И у них к нему – такое же. И за что они его так, по-кошачьи, любили? Иван собою не особенный какой красавец. И ростом не взял. Санька на голову выше его. И ноги с кривинкой, как у деда Евсея. Дед всегда, указывая пальцем на Ивановы ноги, говорил: «Во! Нашего кореню!» Но – гармонист! Развесёлая душа! Как это в частушке Смирнова? «Гармонист, гармонист, положи меня под низ…» Вот так. Да, что и говорить, имел Иван к нежному полу особенный подходец. Вот и курочил девок напропалую.

– Ты, братень, с ними не особо церемонься, – наставлял Иван и его. – Приголубил, придавил как следует и – вперёд, «на штурм Зимнего дворца». Ты – живая душа, она – живая душа, и тоже это дело любит. Ещё как любит… А размажешь с первого раза, так для неё размазнёй и останешься. И не захочет она дела с тобой любовного иметь. – И вдруг спросил, разом преодолев сон и уже не растягивая слова: – А ты, братка, девку-то хоть раз пробовал?

– Да так… – И он хотел было рассказать Ивану, как недавно в сенцах целовался с Веркой Горюновой, как ощупал её всю, и как сжала она его руку коленками и не отпускала, пока её не окликнула бабка Проска с огорода. Но передумал – ещё засмеёт. Разве ж это – пробовал?

– Понятно. – Иван хрустнул ветками подстилки, устраиваясь поудобнее. – Вот что, братка, пора тебе это дело осваивать. Не в теории. Не в юношеских, так сказать, фантазиях. Книжки там, стихи, Шекспир и прочее… От этих книжек – только в штаны дрочить.

Иван притих. Слышно было, как он сосредоточенно кусал жёсткую сенинку. Что-то соображал. И вдруг сказал:

– А Любка тебе нравится?

– Ну, так… Смазливая, пухлая.

Любка – да… Про таких в деревне говорили: соспела. Подлесские мужики так и провожали, так и охорашивали ее восхищёнными взглядами.

– Она ж на тебя сегодня глаз положила, – решительно, будто вспомнив о самом важном, сказал вдруг Иван.

– Да ладно тебе придумывать, – засмеялся он. – Это она с тобой заигрывала.

– Слушай, что я тебе говорю. Со мной… Это у неё только для видимости. Трепалась со мной, а сама на тебя глаз давила. Эх, молодой ты ещё, братка, глупый, – вздохнул Иван и засмеялся какому-то своему воспоминанию. – Ты не всему верь, что, к примеру, тебе девка говорит. Между её «нет» и «да» иголку не просунешь. А о самом главном она тебе и вообще никогда напрямую не скажет. Такова натура женщины. Цело-мудрие! Понял?