Сергей Михеенков - Примкнуть штыки!

– Да уймись ты, старая. Я же не в гости к тебе прошусь. Отвечай, немцы в деревне есть?

– Вот дипломат, – нетерпеливо шевельнулся Алёхин. – Всё дело сейчас испортит.

– Не волнуйся, – ответил Воронцов. – Он знает, как с такими разговаривать. Бабка-то, видишь, с норовом. Хорошо, что не со сковородником вышла.

– Германцы? Ёсь германцы, – сказала старуха, уже тише, видать, разглядев-таки у стены красноармейца Абраменкова. – Обоз ихний пройшёл. Трёх курочек поймали, неверная сила.

– А где они теперь, бабуль?

– Да где ж они теперь?! Почём же я знаю? Видать, сварили и сожрали их, ироды. Курочек моих. Самых молоденьких выбрали. Что б им пусто было, неверная сила!

Алёхин уткнулся лицом в рукав шинели, затрясся. Воронцов, сдерживая дыхание и стук сердца в горле, тоже усмехнулся.

Старуха, разглядев Абраменкова, захлопнула дверь. Звякнула железным клином завалка.

– Да что ты, бабуль, так боишься меня?

– Я никого не боюсь. А тольки добрые люди в такую-то пору по чужим дворам не ходють.

– Да что ж ты такая злая!

– Трёх курочек… – бормотала за дверью старуха. – Трёх курочек… Неверная сила… Самых молоденьких… – И вдруг спросила проясневшим голосом: – А ты кто ж сам будешь, коли про германца пытаешь?

– Я ж тебе русским языком говорю, свои мы. Вот открой дверь и увидишь.

– Ты меня не уговаривай. Не с девкой гомонишь, злодей.

– Да не злодей я, бабушка. Говорю, свои мы.

– Свои… Вси нынче свои. Курей больше нетути.

– Нам твои куры не нужны. Нам только узнать дорогу. И нет ли в деревне или где поблизости немцев. Поговорить надо. А там мы и дальше пойдём.

Дверь отворилась. Васяка заговорил тише. Старуха молчала. Погодя боец вышел к калитке и позвал в темноту:

– Товарищ командир, заходите.

Они вошли в тёмные сени с земляным полом. Здесь было тепло. Пахло коровой. Послышалось шумное дыхание и короткий сдержанный мык.

– Коровушку напужали, матушку мою. – И старуха позвала в темноту: – Лысёша, Лысёша… Никто тебя не забижает. Ох, господи, господи…

И Воронцов подумал: «Корова-то у старуха Лысеня, как и у нас в Подлесной».

Перешагнули высокий порог и оказались в жилой половине. Здесь пахло старыми бревенчатыми стенами и тёплой печкой, которая мутно белела прямо посреди горницы. Старуха зажгла лучину, ловко сунула её в светец над деревянным ушатом с чёрной водой. Горницу озарил неяркий желтоватый свет, который, казалось, едва достигал углов и не справлялся с потёмками в запечье и под лавками. Низенькое, с улицы казавшееся маленьким, как в бане, окошко было наглухо занавешено толстой шалью, точно такой же, какая лежала на плечах старухи.

– И правда что свои. – Старуха оглядела их и вздохнула. – Солдатушки, сыночки вы мои милыи. Куда ж вас гонят, таких-то молоденьких? Кругом, люди говорят, уже германец всё прихватил.

Они молчали.

Старуха кинулась к печи, загремела заслонкой, достала чугунок с картошкой, поставила его на стол. Откинула белую холстинку, нарезала толстыми скибками свойского хлеба. И картошкой, и хлебом запахло так, что у Воронцова закружилась голова.

– Поешьтя вот, поешьтя. Чем Бог послал. Небось давно во рту крошки не было. А больше ж ничего у меня и нетути. Не обессудьте, деточки. А германец из деревни уйшёл. И обоз, и эти, какие в Улюшкиной хате на постое были. Перед вечером и ушли. Курей напоследок нахватали, на палку навязали и уйшли.

– Ушли? Куда ушли? – спросил Воронцов и невольно посмотрел на дымящуюся горку картофеля.

– А кто их знает, куда. Назад пойшли. К Николе-Ленивцу да к Звизжам. Оттуль жа ж и прийшли.

Они переглянулись. Если бы решились войти в деревню пораньше, могли бы с ними столкнуться.

– Сколько ж их было, бабаушка? Все ли ушли?

– Вси. Днём там бой был. Двоих убитых на телегу положили, одеялами накрыли. Один ранетый. Кобылу почтовую забрали, запрягли и поехали себе.

Старуха стала выкладывать картошку на алюминиевую чашку. Разломила хлеб. Зот покосился на стол, и кадык его испуганно метнулся вверх-вниз, видать, проталкивая слюну.

– Михаленков, – сказал ему Воронцов, – надо сходить, проверить. Что-то мне не верится, чтобы они просто так переезд бросили. Давай, Зот Федотыч, действуй живо.

– Слушаюсь, – с готовностью отозвался Зот. – Одному иттить или как?

– Пойдёшь с Алехиным. Старший – Алёхин. Передай ему. Он тот дом знает. Если там всё спокойно, Донцова с Селивановым – тоже сюда.

Зот вышел на улицу, окликнул в темноту:

– Эй, подольский! Ты где?